— Во ужас, а? Смотри, что Зараза с ней сделала. Чёрт знает, сколько часов она грызла эти стены, как крыса.
Фрэнк и Алекс стоят за моей спиной. Слова Фрэнка долетают до меня словно сквозь толстый слой ваты. Я делаю шаг и вхожу в камеру. Меня притягивает к себе столб света, словно длинным золотистым пальцем указывающий на место в стене, где зияет пролом. Должно быть, тучи снаружи разбежались, потому что в дыру, проделанную в стене каменной крепости, я вижу сияющую голубизной реку Презумпскот и трепещущие, танцующие листья — бесконечный разлив зелени и солнечного света — и ощущаю аромат жизни, дикой, привольной, тянущейся к небу.
Дебри.
Столько часов, столько времени она выводила все те же шесть букв, снова и снова — это странное, пугающее слово, слово, из-за которого она провела здесь десять долгих лет.
И ведь именно это слово помогло ей бежать. В нижней половине стены она столько раз врезалась в камень, высекая огромными буквами слово ЛЮБОВЬ — каждая буква размером с ребёнка — что камень подался, и на месте буквы О образовался чёткий, круглый пролом, словно туннель в толстой стене. Через него она и ускользнула.
Пищи для тела, молока для костей,
льда для ушибов и железного желудка!
— Народное пожелание
Даже после того, как за нами захлопнулись железные ворота и Склепы остались позади, чувство, что я со всех сторон окружена каменными стенами, не пропало. По-прежнему, словно чья-то безжалостная рука сдавливает мне грудь, и я борюсь за каждый глоток воздуха.
Дряхлый тюремный автобус, пыхтя мотором, уносит нас прочь от границы, в Диринг, а отсюда мы пешком идём в центр города, держась по разные стороны тротуара, он — чуть впереди. Через каждые пару шагов он поворачивает голову ко мне и что-то неслышно произносит — уголком глаза я вижу, как открывается и закрывается его рот. Знаю — он беспокоится обо мне, опасается, что я сломаюсь, но я не в силах взглянуть ему в глаза и уж тем более говорить с ним. Я упрямо смотрю перед собой и заставляю свои ноги шагать дальше. Если не считать ужасной боли в груди и животе, то всего остального тела я вообще не ощущаю, оно как не моё. Не ощущаю ни почвы под ногами, ни ветра, шумящего в деревьях и овевающего лицо; меня не может даже согреть солнечное тепло. Светилу каким-то чудом удалось прорваться сквозь завесу тяжёлых чёрных туч, и всё вокруг теперь купается в каком-то странном, зеленоватом свете, словно под водой.
Когда умерла мама — вернее, я думала, что она умерла — и я отправилась на свою самую первую пробежку, то безнадёжно заплутала в конце Конгресс-стрит, а ведь это была улица, которую я знала вдоль и поперёк, поскольку много раз бывала здесь и играла с соседскими ребятишками. Я завернула за угол и оказалась перед вывеской магазина «Всё для чистюль». Никак не могла сообразить, где нахожусь; где мой дом, куда идти — направо или налево. Всё выглядело совершенно незнакомым, нереальным, словно карикатура на себя самого, гротескное и ненастоящее. Мир искривлялся и корёжился, словно в кривых зеркалах комнаты смеха.