Я не нахожусь, что сказать. Мне бы хотелось обнять её, но вместо этого обхватываю руками себя. От воды дует пронизывающий ветер.
— Мне будет тебя не хватать, Ханна.
Она делает пару шагов к воде, опять подкидывает песок носком кроссовки. Тот поднимается в воздух аркой и на мгновение словно бы зависает, прежде чем рассыпаться.
— Ладно. Ты знаешь, где меня искать, — говорит она.
Мы ещё некоторое время стоим, прислушиваясь к тому, как прибой накатывает на берег, как вздымаются волны, перекатывая мелкую гальку, выбеленную и раскрошенную в песок за тысячи и тысячи лет. Когда-нибудь, возможно, всё это место будет покрыто водой. А может быть, всё оно рассыплется в пыль.
Затем Ханна поворачивается вокруг себя и говорит:
— Ну, что? Обратно к стадиону? Я тебя побью! — и срывается с места прежде, чем я успеваю сказать «о-кей».
— Это нечестно! — кричу я ей вслед. Но не слишком тороплюсь нагнать её. Даю ей несколько футов форы и стараюсь запомнить её именно такой: бегущей, смеющейся, загорелой, счастливой, прекрасной... Моей. Белокурые волосы сверкают в последних лучах солнца, как факел, как маяк, как обещание, что всё будет хорошо и нас обеих ждёт счастье.
*
Любовь — самая смертоносная из всех смертоносных сущностей. Она убивает в любом случае — и тогда, когда она у тебя есть, и тогда, когда её нет.
Но это не совсем так.
Судья и осуждённый. Палач; топор; помилование в самую последнюю секунду; глубокий, резкий вдох и взгляд в небо: «Благодарю, благодарю, благодарю тебя, Боже!»
Любовь: она может убить тебя; она может спасти тебя.
«Уйти — мне жить; остаться — умереть[33]».
— Цитата из назидательной истории о Ромео и Джульетте Уильяма Шекспира, воспроизведённая в подборке «Сто цитат, которые необходимо знать для успешной сдачи экзаменов», изд. Принстон Ревю.
Когда я чуть за полночь пробираюсь на Брукс-стрит, 37, на улице стоит холод, и я застёгиваю ветровку под самое горло. Кругом, как всегда, темно и тихо. Нигде ничто не шелохнётся: не дрогнет занавеска на окне; не мелькнёт тень на стенке, заставляя меня замереть на месте; не сверкнёт глазищами приблудный кот; даже крысы — и те попрятались. Не слышно и отдалённого топота регуляторских башмаков. Город застыл, словно скованный морозом, словно вся природа досрочно впала в зимнюю спячку. Это даже пугает. Снова на ум приходит домик, переживший блиц — теперь он стоит там, посреди Дебрей, нетронутый, целёхонький, но неживой — необитаемый, и лишь полевые цветы растут сквозь щели в прогнившем полу.
Ну, вот, наконец, последний поворот — и видна ржавая оградка вокруг знакомой усадьбы. Меня окатывает волной счастья при мысли о том, как Алекс сидит там, в одной из комнат, и тщательно набивает свой рюкзак одеялами и консервными банками. Только сейчас до меня доходит, что за лето я так свыклась с виллой №37 по Брукс-стрит, что думаю о ней как о родном доме. Поддёргиваю свой рюкзак повыше и припускаю к калитке.