— Мы полагаем, что тебе следует остаться одному, чтобы разобраться в своей жизни, — сказал ему отец. Теперь родители, слава Богу, не докучали ему визитами. Каждый вечер Мартин часами разбирал бумаги Сейры и читал ее книги. У нее было так много книг. Книги были везде. Он отодвигал постель или поднимал стопку полотенец, и везде были книги. Он чувствовал, что он чужой для них. Такое же ощущение появлялось у него, когда отец начинал высокопарно рассуждать о «мастерах прозы». Большинство людей ограничивалось общением с учебниками. Каждый коммивояжер знал, что достаточно назвать брошюру книгой, чтобы это оттолкнуло потенциального покупателя. Во время их медового месяца Сейра попыталась почитать ему вслух пару книг.
Он, конечно, мог бы пригласить людей из Армии Спасения, и они забрали бы книги, на которые Сейра потратила уйму денег. Он открывал то одну, то другую книгу с ее туалетного столика или с полки на кухне, где они стояли за коробками с мукой, в поисках сцен, связанных с сексом. Отдельные выражения были подчеркнуты, а на полях были заметки почерком Сейры: «Да!», «Мужской шовинизм!», «Кто это сказал?»
Он был готов избить ее, хотя она покупала книги на свои деньги, но в этом вопросе она стояла на своем, как мужчина, даже когда он поднимал на нее руку. Черт! А как отнесется мужчина к вашим словам, если вы скажете, что он не имеет права тратить свои собственные деньги?
— Черт!— заорал он, сидя во второй маленькой спальне, предназначенной для ребенка, который так и не появился, и глядя на умершие фиалки.
Наконец прислали то, что осталось после Сейры в библиотеке. Коробки привезла Пам Фитцер, маленькая брюнетка, сказавшая, что она была лучшей подругой Сейры в библиотеке. Она поглядывала на Мартина, пока он заносил коробки в спальню.
— Вы так одиноки, — повторяла она каждый раз, когда он появлялся с очередной коробкой. — Я понимаю, что вы одиноки и безутешны.
Наконец Пам ушла, и он мог открыть коробки
— Ты просто регистратор и больше ничего, — высмеивал он ее работу. — Принять книги, выдать книги.
На следующий вечер Пам Фитцер появилась снова и спросила у него, не возражает ли он против того, чтобы она приготовила ему настоящий домашний ужин. Он с трудом выдавил из себя, что не возражает, и она начала рыться в буфете и холодильнике. Кое-что она купила в магазине. Он вернул ей деньги.
Теперь она гремела посудой на кухне. Конечно, он был одинок. Он начал говорить с ней и никак не мог остановиться. Он рассказывал, как к нему относились друзья, преподаватели и тренеры, потому что его отец возглавлял административный совет школы. Он никогда не мог сказать, действительно ли заслуженными были высокие оценки его знаний и спортивных успехов. Так продолжалось, пока он не поступил в колледж, и вот там ему пришлось туго.