В любом случае самое прекрасное в этом – прогулка. Очень часто, когда возвращаемся домой, на вокзале как раз останавливается транссибирский экспресс. На водокачке локомотив должен залить воду, и по этой причине останавливается в нашей глуши. Пара копеек с добрыми словами в таких случаях располагают моего часового к тому, чтобы сопроводить меня на перрон и там со мной подождать, пока экспресс не тронется. Часто я сажусь на скамейку и молча, со сложным чувством в душе, смотрю на большой состав, который через неделю будет почти там, где стоят мои товарищи и где начинается наша родина…
Как-то мы втроем стояли перед нашей казармой и говорили о менталитете русского народа. Один австрийский офицер рассказал следующее:
– В моем прежнем лагере комендант по приказу генерала был обязан возвести вокруг всего лагеря деревянный забор выше человеческого роста. Но как только инспекция отъехала, он приказал забор разобрать, продал весь лес какому-то землевладельцу – а там было несколько составов, на 300 тысяч рублей, – и положил деньги себе в карман. С полгода все было распрекрасно, но генерал неожиданно снова появился с инспекцией. «Куда подевался забор, господин комендант?» – спросил он. «Ах, ваше превосходительство, – отвечал господин, – я не предпринял всех средств, а тем временем каждую ночь исчезали бревно за бревном – военнопленные разбирали его и постепенно сожгли в печах!» И что же нам было за это вранье? Весь лагерь заперли в казармах на два месяца, а комендант наложил на нас сверх того особое наказание – в течение трех месяцев высчитывали с каждого по 20 рублей. Это дало еще 180 тысяч, их он прибавил к прежним деньгам в своем кармане!
Во время очередного похода в баню с антрактом на вокзале, прямо перед моей скамейкой остановился вагон первого класса транссибирского экспресса. Ливрейный слуга открыл дверь и спрыгнул на перрон, чтобы сделать покупки. Рядом с отворенной дверью, за окном, сидела необыкновенно красивая женщина. Я и на перроне ощущал ее аромат, сквозь проем двери видел ее длинные, стройные ноги, положенные одна на другую. У нее было подлинно русское аристократическое лицо, удлиненное во всех чертах. Ее лилейно-белая шея стеблем тянулась из выреза, в его острие я увидел тень узкой ложбины, справа и слева которой вздымались груди. «Боже мой, такое еще существует? – дрожа думал я. – Этот аромат, эта белизна, чистота?..»
Не знаю, как это произошло. Я снимаю шапку и совершенно безвольно, просительно говорю:
– Одну только сигарету, пожалуйста…
Она поднялась, медленно вошла в проем открытой двери. «Сейчас позовет часового! – думаю я. – Жалкий пленный, который не только бесстыдно разглядывает ее, но еще и выпрашивает сигареты! Ну и порядки». Но нет, ничего подобного. Она порылась в коробке подле себя, подозвала меня необычайно сдержанным движением, бросила пригоршню папирос в мою протянутую шапку.