Мы как раз стоим на пороге Мертвого дома, это лишь случай, тем не менее… Какая-то интонация в его голосе меня раздражает.
– Между прочим, я встретил Холькинга, – перебиваю его.
– Графа Холькинга, которому русский генерал вернул саблю? Черт возьми, это было нечто! А люди еще говорят, что война – не возвышенное дело, война…
– Да, – перебиваю я, – только сразу за фронтом другой офицер отобрал у него оружие и при этом почти умирающего пару раз ударил по голове…
Шнарренберг закусил губу. Его мускулистая фигура напрягается.
– Мне не следует больше рассказывать эту историю, Шнарренберг! – говорю я сочувственно. – Это был лишь фарс, красивый жест, более ничего…
До сих пор от нового режима было только приятное. Все посты исчезли, муштра офицерами младших чинов отменена. «У большевиков все равны!» – звучит повсюду. Мы можем идти, куда хотим, вот только не имеем права заходить на вокзал. Этого вполне достаточно. Ведь мы по-прежнему пленные. Бежать по степи бессмысленно. Замерзнешь первой же ночью, или тебя разорвут волки. О, они умнее своих царских предшественников или Временного правительства, эти большевики, они сумели достичь того же, только гораздо дешевле…
Нет, мы не рассматриваем их как врагов. Нам подходит то, что мы от них слышим, их духовные устремления, эстетическая идеология, безграничная жестокость, слишком странные и непостижимые фигуры, но вот в остальном… Они предоставили нам кусочек свободы, чтобы добиться нашего нейтралитета.
Холм родины заброшен. Мы гуляем повсюду – в степи, по деревне. Степь красива, свободная, легкая ходьба без охраны по пространству, по которому взгляд, годами упиравшийся в высокий забор, вдруг снова может беспрепятственно скользить, доставляет нам непередаваемое наслаждение. Но деревня еще краше. Ссыльные, узкоглазые китайские кули, нередко останавливающиеся в ней на привал кочевые буряты и маньчжурские чайные караваны с чванными вьючными верблюдами давали нашему изголодавшемуся взгляду обильную пищу.
Прямо у околицы деревни расположен трактир. Со времени ноябрьской революции он постоянно полон. Маленький грязный китайчонок – кельнер. Есть чай, рыба, мясо. Мы часто едим шашлык, зажаренную на вертеле баранину. На нашей кухне уже несколько недель нет мяса. В первый раз я слопал тут половину окорока. «Надо будет мне как-нибудь привести сюда Пода!» – думал я при этом.
Дальше к нижнему концу, среди убогих китайских хижин, имеется даже курильня опиума. Время от времени видно, как в эту мрачную лачугу ныряет кто-нибудь из наших товарищей. Недавно лейтенант Турн будто бы провел там целый день, рассказывали мне. Когда он вернулся, у него были погасшие глаза, но лицо еще дня два подряд хранило отсвет чего-то непостижимо прекрасного. «Новая и еще худшая опасность для нас, нежели прежние», – говорит доктор Бергер.