Он только коротко мотнул головой.
– Позже, позже… – шепчет он.
Маленькие лошадки рысят, словно машины.
Топот их копыт по степной пыли почти неслышен. Лишь время от времени поскрипывает кожаная упряжь. Проходит пять, шесть минут…
Тут вновь ухает сова, настоящая, не Хассан. Пролетая мимо, она касается моего лица. «Коммит, коммит!» – ухает она.
В следующее мгновение за нашими спинами гремит выстрел. Следом за ним прокатывается второй, третий. На всех вышках раздается сигнал тревоги. В лагере кто-то кричит.
Я скачу вперед и перегораживаю Хассану дорогу.
– Стой! – сдавленно кричу я. – Поворачивай, Хассан, поворачивай! Нас заметили и пустились в погоню, возможно, предательство – без преимущества во времени все бессмысленно – назад, Хассан!
Он поднял плеть, висевшую на седле, стиснул зубы:
– Я не возвращаться… о, никогда, никогда… – и звонким шлепком бьет по шее лошади.
– А вы, Телеки? – восклицаю я.
– Нет! – выкрикнул он сквозь стиснутые зубы. – Нет! – и приподнялся в стременах, и нагнулся, и поскакал вслед за ним.
Зейдлиц остановился передо мной. Он разумен.
– Вы возвращаетесь, Зейдлиц?
– Да, – ответил он глухо.
По широкой дуге мы галопом возвращаемся к лагерному плацу. Куча казаков промчалась мимо нас в отдалении, крича и стреляя. Я обманул их русскими выкриками, без труда уклонился от потерявших от возбуждения голову преследователей и с Зейдлицем – в темноте никем не узнанный – вернулся на место, откуда мы отправились. Там мы нахлестали лошадей, отчего они ускакали, подбежали к подкопу, снова пролезли в него и бросились бежать прочь.
В нашей комнате все были на ногах. Наши пальто мы бросили еще на улице, и никому в голову не пришло, что мы могли быть причиной большого шума.
– Господи, – говорит Виндт, – должно быть, парочка бежала!
Мой дневник уже лежал в чемодане доктора Бергера. Но он не сказал мне ни слова, лишь молча провел рукой по моим волосам.
Следующим утром устроили общую поверку. Всех нас пересчитали и в 10 часов отправили в почти пустую мертвецкую. В маленьком светлом помещении каждый из нас должен был пробыть по три минуты, как было сказано: «В назидание!»
На голом полу были два человека в китайских пальто.
Молодой Хассан лежал на боку. Одна из пуль прошла через его прекрасный лоб. Из отверстия, как белый, присосавшийся червяк, свешивался кусочек мозга.
Лейтенанта Телеки они прислонили к стене. Его прекрасное, упрямое мальчишеское лицо было искажено, губы как будто застыли в диком выкрике «нет!», брошенном мне напоследок. Шея его была перерублена сабельным ударом, глаза глядели на нас пусто и остекленело.