– Ну, фенрих? – спрашивает Вереникин. – Как у вас дела? Ваш кайзер вне страны, Тройственный союз более не существует.
– Я до сих пор не могу в это поверить, господин капитан!
– Да, но черт возьми… Хорошо, завтра я принесу вам газеты! Вот тогда вы вступите, точно! Какие виды на будущее для молодого человека вроде вас! Вы же солдат душой и телом?
– Но не наемник, господин капитан…
– То есть? Та-та-та! Вздор! Тогда именно им вы и станете! В то, что здесь вы утратили боевой дух, я охотно верю – со мной на вашем месте произошло бы то же самое! Но под командованием такого человека, как Колчак, вы быстро вернете его! Он герой, человек чести! Лучшего не найти! Итак, до завтра…
И он пружинисто уходит, свободный, счастливый, полный надежд, – каким когда-то был и я! Когда? Много, много лет назад, кажется мне…
Во время одного из вечеров у Зальтина один офицер рассказал нам, что долго находился в крепости Достоевского.
– Верхний ряд нар был на высоте трех с половиной метров, – рассказывал он. – Некоторые из тех, кто во сне сваливались с них, получали сотрясение мозга. Крепость сегодня выглядит точно так же, как и в середине прошлого века! И наше содержание тоже такое же… Да, людей, которые в Европе стоят на более высокой культурной ступени, содержать, запихивая, как столетия назад закоренелых преступников, – такое может быть только в России! Между прочим, там умерло 1600 человек…
Что же, это все-таки лучше, нежели в кладбищенских бараках в Николаевске, где я был прежде. Там выжило всего 70 человек из 1000… Мертвых русские часовые утрамбовывали в ящиках прикладами и сапогами. Когда ящиков больше не стало, они отрыли траншею для массовых захоронений, отвозили голые трупы к ее краю на той же повозке, на которой возили мясо для нашей кухни, и дюжинами опрокидывали туда. Эти ямы оставляли открытыми, пока не заполнялись до краев. Верхних наполовину пожирали волки, пока их не покрывали новые трупы…
Вчера ночью, когда все уже спали, лейтенант Турн присел ко мне на кровать. Я отложил свой дневник в сторону и удивленно посмотрел на него.
Его милое южное лицо, казалось, было возбуждено, темные миндалевидные глаза, белки которых, как у детей, отдавали голубизной, блестели. «Что с ним?» – с участием подумал я.
– У вас такая чистая кожа… – вдруг произнес он.
Боже мой, этого еще не хватало! Я натянуто улыбаюсь:
– Вы находите?
Он пододвигается ближе. Я чувствую его руку на моем бедре.
– Вы очень милы! – продолжает он. – Я часто мечтаю о вас… У вас бледные, тонкие губы… И когда вы улыбаетесь, обнажаются ваши зубы…