Да, они творили добро, эти две казачьих торбы из-под овса, но в первую очередь потому, что все еще хранили запах лошадей, а стружка внутри них пахла смолой и лесом. Когда я ощущаю этот аромат, мысли мои непроизвольно обращаются к дому. Как оно будет, когда после этих долгих лет в диких степях я впервые снова окажусь в лесу? Наверное, примусь обнимать деревья и целовать их кору…
Я хотел бы жить в лесу, когда вернусь. Ничего не видеть, ничего не слышать, только дышать, мечтать и смотреть на деревья… Но ничего этого я не смогу – кому позволено подобное в двадцать лет? И ко всему прочему в стране, потерпевшей поражение? В этом месте мысли мои каждый раз начинали путаться, в этом пункте мои мучительные размышления растворялись в тумане. Чем мне заняться, когда я вернусь домой? Мне нужно выбрать профессию, верно… Но что? как?
Для многих из нас, для большинства из нас эта жизнь – всего лишь эпизод, они засунут его в один из ящиков своего шкафа, вернувшись домой, как следует запрут его, и войдут в свою прежнюю жизнь, и продолжат ее с того места, откуда ушли, и все забудут! Но мы, мы – молодежь? Зейдлиц выразил это так: «На войне я стал мужчиной, меня уже не переделать!» Его заглотал великий Молох, хотя он и живет… Что мне следует сделать, чтобы он не забрал и меня, живого или мертвого?
Слишком долго все тянулось и слишком много произошло за наши годы, вот в чем дело. Это могло бы быть для нас большим, плодотворным опытом, но из-за избытка и продолжительности испытаний превратилось в разрушительную пытку. Но бог мой, я не могу поступать как Зейдлиц, и большинство не могут – с чего нам начинать? Нам, которые такое бедствие по внутренним качествам никогда не будут способны превращать в добродетель?
Я перебираю профессии одну за другой. Да, если бы какую-нибудь уже иметь! Но мы, молодежь, сначала опять должны будем учиться… Но как учиться человеку, который в свои лучшие годы, ничего не делая, валялся в койке, почти не держал в руке перо, книгу?
Хорошо, это поймут, нам дадут поблажки. Но затем?.. Может, стать юристом? Как доктор Бергер? «В соответствии с параграфом таким-то вы, ввиду нарушения вами неприкосновенности жилища, обвиняетесь в том, что нанесли истцу оскорбления в неподобающих выражениях…» Не смешно ли? Способен ли кто-нибудь из нас заняться этим – после всего, что мы пережили? Разве я не расхохочусь как сумасшедший? В дружном хоре со всеми, кто пережил Тоцкое?
Лучше всего было бы уйти в монастырь. В зеленые девственные леса, к тихим, благочестивым монахам…
Я пугаюсь. Входит Ольферт. Он быстро оглядывается – в комнате никого нет.