– Наконец одни… – с принужденной улыбкой говорит он, идет в мой угол, садится на койку.
Я с удивлением гляжу. Он медленно поворачивает голову и странно смотрит на меня.
– Что вам, Ольферт? – с беспокойством спрашиваю я.
Он берет мою руку, кладет ее себе на колени, неуверенно гладит.
– Хочу вам сказать, – начинает он. – Но может, вы уже знаете, уже почувствовали это? Я… Нет, это, естественно, не любовь, это нелепость… но нечто подобное… – Он глубоко вздыхает. – Зачем вы не пустили меня к тем бабам? – вдруг прорывается у него. – Тогда бы этого не случилось…
– Но что, Ольферт? – спрашиваю я беспомощно.
– А ты еще не заметил? Я привязан к тебе, как к женщине… Я больше так не выдержу! Я уже не могу спать, я схожу с ума, да, точно, но я больше не могу… без…
Меня бросает то в жар, то в холод. Все ощетинивается во мне. Хотя… теперь не так, как с Турном. Бога ради, что же это? Неужели и я дошел? Я уже не в состоянии противиться, – думаю я отчасти со страхом, отчасти с новым, до тех пор незнакомым возбужденным ожиданием.
Руками он опирается на койку справа и слева от моего туловища, нависая надо мной. Руки его дрожат, набухшие вены на его шее пульсируют. Я вижу, как его рот все больше приближается ко мне. Он полный, красный и твердый, верхняя губа чуть дрожит. «Как рот крестьянки!» – отстраненно думаю я. Она словно спасительная соломинка, эта мысль, – я хватаюсь за нее, чтобы не утонуть. Рот крестьянки… рот крестьянки… Этим я что-то хочу внушить себе? Или по какой-то иной причине…
– Эдвин! – вскрикивает Ольферт.
Я уже несколько лет не слышал своего имени, это не принято среди мужчин и солдат. Последний раз его произносила одна девушка, не так ли?.. Но и эта мысль не помогает… Я совершенно беспомощен. Я вижу его большие мерцающие глаза, темные и влажные, с розоватыми веками. И я вижу все приближающиеся губы, слегка приоткрытые…
Дрожь ожидания охватывает меня. «Как это произойдет? – думаю я с любопытством. – Никогда мужчина не был в подобной близости от меня… Может, я забуду все, если он это сделает? Может, все забывают, когда делают это? Может, это действует как морфий?.. О, морфий был бы как раз для этого времени, мы, сибиряки, все были бы морфинистами, если бы только могли его достать… И, – продолжаю я думать, – и… если я при этом закрою глаза и буду мечтать о девушке… крестьянской девушке, крупной, грубой, ширококостной?.. Может, тогда я смогу это вынести?»
Я думаю и о том, что он добр ко мне, этот Ольферт, что он привязан ко мне, как зверь, что он, возможно, нечеловечески страдает, – но прежде чем я все это осознаю, он уже наклонился ко мне и прижался своими раскрытыми губами к моему рту.