Мы больше не разговариваем. Мы больше не поем. По ночам кто-нибудь в ужасе вскакивает спросонья. Полное лицо Пода побледнело и осунулось. Малыш Бланк стал теперь чаще плакать во сне. Тогда он ищет за широкой спиной Пода защиту, словно ребенок у матери. Зейдлиц ходит, держа голову так, словно шея у него окостенела.
При нашем прибытии на станцию назначения выпадает первый снег. Он сыплется мелкой крупой, и под его переливчатый шорох мы разглядываем местность, которая до горизонта тянется безжизненной пустыней. Мы еще не знали, что эта безлесная степь – одна из самых страшных местностей России, Оренбургская степь, но мы чувствуем безысходность в первые же мгновения.
– И в этом забытом Богом захолустье мы должны жить? – спрашивает Брюнн.
Снова часами мы строем в две шеренги стоим перед вагонами. Все ужасно мерзнут, мы, раненные, особенно, поскольку из-за наших хромых ног не в состоянии топтаться, чтобы хоть немного согреться.
– Нельзя, что ли, хотя бы держать нас в вагонах, пока они не смогут принять? – ворчит Шнарренберг.
Наконец из ближайшего местечка верхами приезжают два казачьих офицера. Нас пересчитывают – «раз-два-три» – несколько раз подряд, счет не совпадает.
– Где двое недостающих? – орет бородатый унтер-офицер.
– В вагоне! – глухо мямлит хор.
– Почему не построились? – орет он.
– Потому что подохли! – выкрикивает Зейдлиц.
– Вынесите их, сейчас же!
Под делает знак Баварцу.
– Завяжи мне на лице носовой платок! – свирепо говорит он, вынимает вторую тряпку и повязывает ее вокруг рта Баварцу.
Затем они, плотно сжав рот, забираются в вагон и вытаскивают обоих за сапоги наружу.
– Стой, стой – куда? – кричит унтер-офицер.
– Куда положено! – бормочет Под и складывает их перед копытами коня коменданта. Животное громко всхрапывает, становится на дыбы и пятится. Лица мертвецов черно-синие. Снег поспешно и милосердно покрывает их глаза.
– В полном составе, ваше высокоблагородие! – докладывает унтер-офицер.
Комендант, маленький, сухой тип с остреньким мышиным личиком, молниеносно и небрежно вскидывает руку к папахе.
– По четыре в колонне – марш! – кричит он с седла.
Молча мы начинаем движение.
– Этот мышонок – просто живодер, разрази меня гром, – убежденно говорит Под.
Впервые с момента пленения нас помещают в земляные бараки, ужасающие, глубоко врытые в землю, перекрытые плоской крышей, прямоугольные помещения, чудовищно нездоровые. Они кажутся недостроенными, их стены лишь кое-где обшиты тонкими досками, во многих местах обнажена голая земля. С коротких сторон находятся двери, с длинных сторон – пара маленьких окошек, наполовину занесенных снегом. В центре узкий проход от двери к двери, все остальное помещение занимают нары – еловые доски в два этажа.