– Черт побери, – говорит Брюнн, – просто медвежья берлога! И так темно, что даже не почитаешь утреннюю газету!
Мы располагаемся так же, как и прежде, вместе. Снова в барак загоняют в два раза больше людей, чем он вмещает. Если бы мы могли сколотить стол и пристроить его где-нибудь между нами! Уже многие недели мы едим прямо на голом полу. Со временем станем такими сутулыми, что уже не увидим неба…
– Не кажется ли вам печь слишком маленькой для такого большого помещения? – опасливо спрашивает Бланк. Он малокровен и постоянно мерзнет.
– Землянки должны быть теплыми, – утешает Зейдлиц.
В первый вечер Под приходит с худым как спичка пехотинцем.
– Это тоже один из тех, кто проклят на вечный голод, – деловито сообщает он. Парень кажется отчаянным, на его продубленном лице длинный крючковатый нос, черные глаза горят огнем. – Можем мы принять этого парня в нашу гильдию? – продолжает Под. – Парень много где побывал, он артист и волшебник. Думаю, он иногда будет веселить нас своими трюками.
Когда через трое суток впервые привозят дрова, благоухающие поленья, Под с Артистом отправляются за добычей. Под возвращается с синяком под глазом и восьмью поленьями.
– Тут, детишки, – говорит он насмешливо, – каждому по подушке, и пухлой, и тощей! Выбирайте, как у мамы!
Это совершенно гладкие, расколотые пополам поленья. До того я всегда использовал вместо подушки свои сапоги, у которых мягкие голенища. Если голенищами обернуть подметки, из них получается сносная подушка, но спать на расколотом полене – все равно что на подушке, туго набитой конским волосом. Если хотя бы были одеяла… По счастью, при пленении на мне была длинная кавалерийская шинель, могу ей накрываться. Но у большинства нет ничего, кроме мундира на теле, и они ужасно мерзнут каждую ночь.
Шнарренберг, и в этом бараке старший по званию, заявляет, что комендант ищет переводчика для общения с военнопленными.
– Вызовитесь! – наседают на меня Зейдлиц, Под, Брюнн и Бланк. – Как знать, кто иначе вызовется, перехватит должность и лишит нас каких-нибудь выгод?.. Да, юнкер, давай! Тогда наши жалобы, может быть, дойдут до цели!
Я прошу часового отвести меня к коменданту. Мышонок сидит в штабном здании, курит папиросы одну за другой. Перед ним стоит немецкий штабс-врач, которого я еще никогда не видел, изящный, подтянутый человек. Я лишь слышу, как он говорит ему по-французски о том, будто что-то должно обязательно случиться.
– Oui, oui, certainement, sans doute…
Я не без оснований подозреваю, что комендант знает по-французски лишь пару фраз. Он все время повторяет одни и те же слова: «certainement, sans doute»…