Малышу Бланку значительно лучше. С недавних пор он немного покашливает, но…
– Нет, – весело говорит он, – одногодичники отлично ухаживали за мной, и я сердечно им благодарен…
«Любопытно, в нем появилось нечто, чего раньше не было, – ломаю я себе голову. – Он стал более робким, нежели прежде, – в чем же дело?»
В лагере между тем не произошло ничего особенного. Помимо упорных слухов, что наш лагерь из-за переполненности еще до зимы частично отправят, не было ничего нового.
– Ну хорошо, значит, снова поедем, – безучастно говорит Под.
Три дня подряд не иссякают рассказы. У каждого есть своя история, и каждый немного привирает. Лишь Брюнн молчит, поразительно молчит.
– Ну, – наконец говорит Бланк, – а ты что расскажешь?
– Парень, – ворчит Брюнн, – оставь меня в покое! Помимо роз и полевой ромашки вся жизнь у нас одни… Рифму можешь подобрать сам! – грубо заканчивает он.
Когда на следующее утро мы моемся, я вижу на шее и плечах Бланка красные пятна.
– Боже! – испуганно восклицаю я. – Что с тобой, парень?
– А что? – спрашивает он. – Что такое?
– Ты весь в синяках!
– Тише, фенрих! – просит он.
Я пораженно смотрю на него. Он краснеет до корней волос.
– Нет, не верю, правда…
– Можно поговорить с тобой сегодня вечером?
– Конечно…
До самого вечера я хожу с сумбуром в голове. Не случайно мне показалось, что он изменился! Что же, в чем бы он мне ни признался, я должен ему помочь.
В сумерки мы уходим за барак и в темноте прислоняемся к стене.
– Ну что, парень? – ободряюще спрашиваю я.
Он пару раз сглатывает.
– Ах, – наконец произносит он, – об этом тяжело говорить. Но у меня нет никого, кого бы я мог спросить, кроме тебя. Знаешь маленького юнкера? Он спит рядом с нарами одногодичников. В общем, он ухаживал за мной и однажды ночью пришел ко мне…. Он мне нравится, знаешь ли… А я был так беспомощен! Сначала я и сам испугался, когда он внезапно поцеловал меня. Но затем… Он был так ласков, добр ко мне… И вообще, я так изголодался по нежности, словно иссох… Если бы вы не уехали, мне не было бы так тоскливо… Теперь и не знаю, что мне делать. Я все время пытаюсь отделаться от него, но, боюсь, уже не смогу… – Он некоторое время молчит, несколько раз громко вздыхает. – Теперь ты меня презираешь?
Я качаю головой. Боже, ну что же я ему скажу? Не моя заслуга, что физически я так изнурен… Не моя добродетель, что во мне нет излишка сил на подобные вещи… Возможно, однажды, что касается этой стороны плена, пробьет и мой час?
– Нет, – говорю я, – конечно нет. Но все равно ты должен с этим бороться!
– Понимаю, это грех… – слабо произносит он.