Я прервался на минуту, схватил салфетку и принялся записывать слова, врывающиеся в мои мысли.
Похоже, что в темных разломах наших умов таятся мысли, которые мы не смеем ни высказать, ни осуществить — из страха заслужить неодобрение окружающих. Также есть нечто, во что мы не верим, — по той же причине. Порой мы создаем то, во что поверили, — после того, как нас убедили, что это правда; и мы творим это, как правду. В то время как на самом деле это — не более чем иллюзия правды. Мы можем быть до такой степени убеждены в чем-то, что отказываемся видеть доказательства обратного, лежащие у нас перед глазами, — предпочитая жить во лжи, а не лицом к трудностям правды. Все это прекрасно знакомо каждому из нас. Живя в этой лжи, мы передаем ее своим детям. Я и сам виновен в этом преступлении, хоть и всегда осознавал, что делаю.
Я прочитал написанное Эду и Салли.
— Ты всегда записываешь мысли, что вдруг приходят в голову? — поинтересовалась Салли.
— Стараюсь, — ответил я, — это может оказаться полезным, если взглянуть на запись позже.
Вернусь к рассказу. Получилось, что из-за независимости и необходимости защищать себя я начал отвергать почти все, что исходило от других. У меня совсем не было друзей. Богатые не разрешали своим детям играть со мной, потому что я был неуправляем и не ценил того, чем они обладали. Родители из бедных семей тоже не позволяли своим детям играть со мной — в основном из страха и предрассудков. Почему-то они полагали, что я как-то связан с нечистой силой. Я видел по их глазам и поступкам, что временами они почти боялись меня, но сами не знали причины своего страха. Был человек, который, в отличие от других, проявлял доброту ко мне — но нечасто, в зависимости от того, кто это мог увидеть.
Удивительно, правда? Как в средневековье.
Невзирая на все это, я рос вполне счастливо и проводил большую часть времени в лесу или у озера. У меня был друг, которого можно было бы назвать невидимым. Я рассказал о нем в первой книге, но, к сожалению, сейчас не в состоянии рассказать подробнее об этом приятеле и наших приключениях. Воспоминания слишком расплывчаты, всплывают лишь отдельные обрывки, вспышки былого. Я знаю, что помнил больше, но в настоящее время дверца в эту часть моего ума закрыта на замок. Я стучал в нее руками и ногами, но она не открывается. Потому я на некоторое время оставлю это как есть и расскажу то, что помню.
Я попросил у Салли напиться и продолжил рассказ после того, как она принесла воду.
— Из-за занятости родителей гостиницей, а также из-за болезни матери я располагал полной свободой: путешествовал, куда угодно, и занимался, чем хочу. Одиночество не волновало меня, к тому же я не был полностью одинок. Оглядываясь назад, вспоминаю ощущение, как будто за мной кто-то наблюдал, может, даже заботился — особенно это чувствовалось в лесу. В памяти всплывает один случай. Я притянул домой найденную в лесу телегу, огромную телегу для перевозки дров с большими деревянными колесами. Я не собирался ее красть, лишь одолжил на время. Телега идеально подходила для спуска с горы, и я уже имел на примете подходящую горку. Это была длинная узкая дорога прямо около нашей гостиницы, очень крутая, но прямая — ну, почти прямая. Это была не однодневная затея и требовала тщательного планирования. Полдня на то, чтобы привезти телегу к горке, а затем затащить на вершину. Я собирался несколько раз съехать вниз и возвратить телегу на следующий день.