писательская ниша на века, собственный фрагмент занимательной антропологии. Всякая человеческая жизнь, в самом деле, ничтожна, какой бы великой она ни была. Великие люди ничтожны своими иллюзиями. Стремление переделать мир, самолюбие, тщеславие чаще всего имеют роковые последствия. «Мое дело — маленькое»: «маленький человек», любимец русской литературы, мучительно отвратителен своими комплексами неполноценности, подозрительностью к миру. Житейская ничтожность поэта вне Аполлона — со времен Пушкина трюизм. Тайну составляет сам талант. В этой тайне копаются сотни исследователей — без толку. Однако порой такая «бестолочь» сама по себе интересна. Например, книга англичанина Дональда Рейфилда о жизни Чехова. Философу ничтожества приписана ничтожная жизнь. Получи по заслугам?
В какую лупу, в какой микроскоп-телескоп смотреть, чтобы увидеть реального человека? В русской антропологической традиции преобладает банальное манихейство: мы одинаково слепо любим и ненавидим. Во имя чувств мы готовы на любые подтасовки. Вечный спор о том, с чего начинается писатель и нужно ли вообще знать о его жизни, в наше время идет в тандеме откровения и откровенности, быта и бытия. Посторонний взгляд иностранного исследователя всегда поражает туземцев вуайеризмом. Кому нужен голый, больной, несчастный, обманутый женой Чехов? Нужно ли отнимать у нас последние идеалы?
В русском комментарии к «Улиссу» приводится мазохистское письмо Джойса к Норе и говорится, что Джойс, как и Блум, любил порку. Подумаешь! В зеркальном же отражении брутального Чехова следует вымарать как опечатку. Что позволено иностранному быку, то не позволено нашему Зевсу. Чехов — наш рулевой. Но вместо Чехова, который учит не обращать внимания на пролитый соседом на стол соус, мы получаем обломки кораблекрушения — вполне британский образ мореходства. Новый, неведомый Чехов выходит из морской пучины растерянным монстром и тянет к нам руки: пожалейте меня!
Боже, его, действительно, жалко! Бедный Антон! С другой стороны: да пошел ты вон! Сердце читателя разрывается. Не будем доводить дело до инфаркта. Поговорим о недостатках биографического жанра. Как так случилось, что в мрачной таганрогской семье мелкого лавочника родились сразу три брата-таланта: журналист, модный писатель и художник?
Мы ждем описания чуда — нам шлют донесения с эпистолярного фронта. Сомнительная мания взаимной переписки, на которой настояна английская книга. Антон Чехов — противоречие в себе. Его не должно было быть, а он есть. Время действия сильно приближено к нашему. Дворянские порядки кончились —