Позвали на завтрак.
Для виду потыкав вилкой в праздничные блюда, чем несказанно огорчил повариху, старший сержант вышел на воздух и принялся без цели бродить по позиции, то и дело кидая взгляды на желтую, убегающую с бугра дорогу, что вела на ротный КП.
На позиции появились Пигарев и Жариков, оба шумливые, мокрые и веселые, волоча за края корзину с наглушенной рыбой. От обоих несло рыбьим запахом и речной пресной сыростью. Простуженно шмыгая красным маленьким носом, Пигарев подмигнул своему начальнику, чтобы зашел за угол землянки; из рукава его чистым блеском сверкнуло стекло бутылки.
Старший сержант отвернулся. Противна была даже самая мысль о выпивке. Чтобы занять себя чем-то, стал проверять матчасть — зашел в укрытие для машины, залез в кабину и принялся гонять мотор под нагрузкой. Гонял до тех пор, пока в гараже от синей бензинной вони стало нечем дышать.
Прибежал перепуганный Бахишев, третий номер, спрашивая, что случилось, но старший сержант успокоил его.
Из гаража он пошел к прожектору. Расчехлив, открыл сбоку люк и, просунувшись внутрь до пояса, оказался между отражателем и защитным стеклом.
Полутораметровая линза отражателя настолько все увеличивала, что он не сразу узнал в глянувшей на него из блестящих глубин полированного стекла голове собственное свое отражение. Он давно не смотрелся в зеркало, даже брился последнее время на ощупь, и сейчас, увидав отражение свое, в несколько раз увеличенное, — эти пеньки плохо пробритых волос, темные впадины пор на восковой нездоровой коже, неровные кариозные зубы, толстую проволоку коротко остриженных волос на голове в накипи преждевременной седины, сам себе показался страшным и спешно полез из люка.
Ведь ему всего лишь двадцать три, а выглядит он сорокалетним.
Из землянки неслись звуки гармошки, там плясали и пели. Гармонь раздобыл в соседнем селе Жариков и лихо на ней наяривал. Поймав своего начальника в коридоре, подвыпившие девчата потащили его в общий круг. Старший сержант вяло сопротивлялся, с вымученной улыбкой сделал на середине круга несколько неуклюжих движений, изображая, что пляшет, вышел из круга и снова направился из землянки на воздух. Весь этот день он провел в какой-то гнетущей тоске...
Вечером весь расчет высыпал из землянки на улицу. Ребята, кто помоложе, наведя праздничный марафет, потопали на село, к своим «машкам». А те, кто остался, расселись на бруствере прожекторного окопа, усадив на почетное место Жарикова с гармонью.
Где ж ты, мой сад, вешняя краса,
Где же ты, подружка, яблонька моя?
Я знаю, родная,