Sieg oder bolschewistisches chaos!
Берлин готовится к штурму. Хотя скорее в стиле геройства, — чашечки чая, чем в мрачном отчаянии. Я полагаю, что они по-настоящему даже не осознают ситуации. Города вообще перед падением никогда по-настоящему не сознают. Париж в июне сорокового зубоскалил и ждал чуда. Народы медленно просекают.
Стены мешков с песком воздвигаются в таких местах, что мне непонятно, почему здесь, а не где-нибудь, надеюсь, что ответственные специалисты понимают, что и как. Противотанковые орудия строят батареей на Кёпеникер Ландштрассе, да и на других магистралях, стекающихся в Берлин с Востока. Военные эшелоны идут днем и ночью.
Конец щебню. Весь город — один только щебень. У них опускаются руки. Со всей остальной швалью рою теперь противотанковые рвы вокруг всего Берлина, — день здесь, день там, — заставляют тебя бросать уже начатый участок, чтобы начать еще где-то, — поди разберись!
Работенка нетрудная — кругом песок. Как на пляже. Кайлить не надо, роешь заступом, словно грядку рыхлишь себе под редиску. Опускаешься так до трехметровой глубины, ширина рва — три метра на уровне грунта. Выгребенный песок ссыпается валом вдоль рва. Никогда не делал настолько бессмысленной работы. Если рвы действительно могут остановить танки, почему же тогда русским танкам дали дойти аж досюда?
Подло, что голод одолевает. Кончилась также и охота за хлебными корочками под развалинами. Однако нашел я еще один источник калорий. Жан, военнопленный, — все, что я знаю о нем, это имя — Жан, крестьянин с Юрских хребтов, с красивой измученной физиономией, — обменивает мой рацион сигарет на картошку. Вот уж воистину золотое дно!
Заводские военнопленные у нас на особом положении. Молчаливое уважение. То есть, насколько немцы к нам, французскому пролетарскому семени, питают одно только недоверие и презрение, настолько они питают к французским военнопленным теплое уважение. Чтят павшего лояльного противника и тому подобная дребедень. Военнопленные появились здесь задолго до нас. Поскольку международные конвенции запрещают их использовать для выполнения военных задач, они водят грузовики материально-технического обеспечения, перемещают маленькие электрические вагонетки на заводе, перевозят со склада на кухню мешки с картошкой и другими продуктами, целыми днями общались они с этими сказочными запасами, сводившими нас с ума от вожделения. Впрочем, доверие немцев себя оправдывало. Военнопленные прихватывали себе, конечно, но все оставалось в пределах пристойности.
К концу 1943-го, насколько мне помнится, сыграли они с ними, с этими военнопленными, злую шутку. Пресловутая «смена», столь расхваленная режимом Виши: «Поезжай работать в Германию — освободишь одного военнопленного!», как я уже говорил, с треском провалилась. Пришлось учредить насильственный набор, Обязательную трудовую повинность, которая затопила Германию по большей части угрюмой, малохольной, сачковой рабочей силой. И это после того, как у них под рукой было два миллиона военнопленных, два миллиона парней в расцвете сил, воспитанных на военной дисциплине, в полном подчинении, но которых можно было использовать только для того, чтобы пахать, доить коров, подметать улицы, грузить мешки с картошкой на маленькие тележки или расставлять руки, чтобы помогать супружнице начальника лагеря размотать моток шерсти, — сердце ноет при виде такого транжирства!