Возникла ли эта идея у немцев, возникла ли она у режима Виши? Но она возникла. И вот однажды газеты торжественно объявили: «Великодушная Германия освобождает всех французских, бельгийских, голландских и люксембургских военнопленных!» Гром среди ясного неба. Эти «хаки» уже предвкушали, как они вернутся к себе в деревню, прольют нежные слезы возврата, как их будет лелеять верная супруга, как они погрузят собственный лемех в свою делянку…
На самом деле было вот как: все они были освобождены, то есть перестали считаться военнопленными, а стало быть, снова стали простыми штатскими в пределах возрастного ценза для Обязательной трудовой повинности. Международные конвенции в отношении военнопленных к ним перестали уже применяться. Следовательно, стало возможным их использовать на действительно серьезной работе. Например, изготовлять снаряды. Так вот и было сделано. Их оставляли в лагере всякий раз, когда это оказывалось более удобным, чем делать иначе, просто это уже не были лагеря для военнопленных, а лагеря принудительного труда. Военнопленные, работавшие на фирму Грэтц, принадлежавшие ранее одному из окрестных сталагов, были свезены в наш лагерь, где для них поставили несколько бараков, подальше от остальных. Раздали им старую гражданскую одежду[34], и валяй!
Кислую морду они состроили. Естественно, они могли отказаться от такого «преобразования» — именно это выражение должно было использоваться, — но им намекнули, что тогда конец беззаботной жизни, что они должны были быть готовыми к разным придиркам, что под малейшим предлогом штрафной батальон и тюрьма-крепость замаячат на горизонте.
Вот так и были «преобразованы» военнопленные фирмы Грэтц, что, впрочем, ничего не изменило в их заводской работе, слишком уж хорошо они в нее вписались, кстати, их было не так уж много, не станут же все из-за этого тормошить. Мы в меру поиздевались над ними, не слишком настаивая.
Жан — военнопленный, хотя и «бывший», следовательно, Жану доверяют, веркшуц на проходной не заставляет его открывать вещмешок. А вещмешок полон картошки, которую он тибрит на складе. Которую он мне приносит в барак. Половину я отдаю Марии. Остальное запихиваем себе в желудок, вместе с Полем Пикамилем, — решили мы завести общий котел на радости и невзгоды. Два или три раза в неделю мы надрываем себе животы, напихивая туда картошку, настал-таки наш черед. У остальных тоже завелись свои хитрости. Марселя Пья обхаживает мамаша Урсула, маленькая шестнадцатилетняя немка, черноволосая, с такой кошачьей мордашкой, как только у них бывает. Они обожают друг друга, заберет он ее с собой во Францию, клянется