Когда я вернулся, любовники спали, сплетясь в каком-то невозможном объятии. Ингрид лежала нагишом сверху в капкане двух огромных Петровых лапищ, но ее аккуратная попка, освещенная лунным светом, включая неон Млечного Пути, была свободна и гостеприимно оттопырена. Искушение было слишком велико и, не снимая спасательного жилета, единственного, что было на мне, я поплевал на свой мучительно восставший фаллос и осторожно ввел его в верхнюю дырочку. Судя по тому, как он легко проник внутрь, здесь меня явно опередили.
Загорелые ягодицы Ингрид, отмеченные светлым треугольником отсутствующих трусиков, затрепетали – она подняла голову и обернулась, насколько ей позволяла мертвая хватка Петра. Губы ее изобразили слабую солидарную улыбку. Двумя пальцами – средним и безымянным – я подхватил эту прибалтийскую самочку снизу, слегка притопив их в ее утомленной растрепанной розе, которая меня больше не интересовала, и под удары в живо отзывающуюся упругую попку стал поигрывать указательным пальцем с клюквинкой клитора. Латышечку затрясло так, будто мы мчались на скутере, и едва я, подстегнутый этим сумасшедшим ритмом, вышел на финишную прямую, как она вдруг вырвалась вперед и унесла на груди розовую ленточку, стеная и спазматически биясь бедрами в обширный, как барабан, живот так и не проснувшегося Петра.
* * *
Очнулся я в воде, захлебываясь и отплевываясь. Небо заволокли тучи – стало темно, хоть глаз выколи. Рядом, на плоту, шла какая-то ожесточенная возня, закончившаяся гневным криком Ингрид и сильным всплеском. Я поплыл на всплеск и тут же наткнулся на нее. Ее лицо лишь снизу едва подсвечивалось фосфоресцирующими всплесками.
– Что происходит? – крикнул я, впрочем, уже и сам догадываясь об этом.
– Это он, я ведь говорила, – стуча зубами, повторяла она, – это он. Он нас убьет. Я ведь говорила...
Голова моя гудела, словно меня только что огрели чем-то тяжелым, скорее всего кулаком.
– Ах ты сукин сын! – крикнул я и поплыл к плоту.
– Спокойно, ребята, – раздался из тьмы голос Петра. – У меня нож. Не хотел бы его использовать. Плывите себе куда подальше. Нам не по пути.
– Думаешь, один спасешься? – задавал я дурацкие вопросы, лихорадочно ища выход.
– Спасусь не спасусь – это мое дело, – раздалось в ответ.
– И не боишься, что мы все расскажем комиссии?
Петр загоготал во тьме:
– Какой комиссии? Рыбам будете рассказывать.
Но смех получился деланным – нашего приятеля явно одолевали сомнения. Впрочем, окажись он посмелей, мы бы уже были на том свете.
– А если все-таки не рыбам? – уцепился я за жалкую возможность пошантажировать его.