– Можешь сейчас послушать.
– Я же говорю – ты здоров.
– А сердце болит.
– Это не сердце. Это химия, железы внутренней секреции. Они выделяют ферменты любовного чувства.
– Ты хочешь сказать, что любовь – это химия?
– Научно выражаясь – да.
– Но тогда это ужасно.
– Почему? Как раз наоборот. Это доказывает, что любовь есть.
– Я тебя люблю.
– Вот видишь – заработало...
– Можно, я тебя поцелую, как ты меня, там...
– Лучше поздно, чем никогда.
– Я стеснялся.
– Надо же... Иди ко мне...
Пахло полынью и прохладой пустых ночных пространств, овеваемых ветром. Он то затихал, то снова срывался с места, затевая шорох и шепот вокруг. В четвертом часу обозначились горы, мерклый трезвеющий свет нехотя разъял землю и небо.
– Как быстро идет время.
– Какое счастье, что я сегодня уезжаю.
– Какое несчастье.
– Ты дрожишь? Ложись вот так. Накройся, а то простудишься. Нет, погоди, сначала я, а потом покрывало. Я не слишком тяжелая? Терпи. Зато будет тепло.
– Спасибо. У нас с тобой сходные профессии – ты помогаешь телу, я – душе. Для общества мы могли бы стать полезной ячейкой.
– На общество мне наплевать.
Светало. Через древние холмы тонкими сорванными голосами перекликались петухи. По небу пошли облака, открывая и закрывая бледные звезды.
Вечером проводили Иветту на автовокзал. Домой шли молча. Небо почти расчистилось – в его глубоких, бархатно-синих провалах сияли огромные звезды, и пронзительно-голубой свет качался над верхушками деревьев.
– Что это? – спросила Настя.
– Прожектор. На море. Пойдем, посмотрим, если хочешь.
Дошли в тот миг, когда луч в последний раз оббежал бухту, высветив гребешки волн, будто лица в огромном театральном зале, и погас. Настя повернулась к Кашину и уткнулась лбом ему в грудь.
– Ну что ты, малыш, – обнял он ее одной рукой. – Мне тоже невесело.
Настины плечи дрогнули.
– Не надо, малыш. Ведь главное не то, что мы расстались, а то, что были вместе. Когда-нибудь ты это поймешь.
Она покачала головой.
– Ты говорил, что мы снова встретимся. Значит, это неправда?
– Правда. Я в этом уверен.
Еще два дня Кашину слышался стук колес, будто поезд все проносил мимо него вагоны, и хотя тот, с Иветтой, был уже далеко, вагоны шли и шли, так что еще не поздно было запрыгнуть.
Появились какие-то новые жилички, одна из которых спозаранку столкнулась с Кашиным у туалетной будки, щедро одарив его ясной, молодой улыбкой, – жизнь, де, продолжается... Но для него она остановилась.
Еще пустынней стало во дворе, только в доме и на летней кухне по-прежнему кипели хозяйские заботы, что-то неустанно варилось, мариновалось, перекочевывая из тазов и кастрюль в трехлитровые банки, – зримое свидетельство круговорота в природе, не знающей таких накладок, как человеческая привязанность.