– Что это? – спросила она, не желая брать сверток.
– Посмотри...
– Что это? – повторила она, помрачнев.
– Твой портрет, – сказал он, продолжая стоять в дверях. Чувствуя, что опять пошло не туда, он развернул трофей:
– Я его вырезал. Иначе не получалось.
Она посмотрела на свой портрет, потом подняла глаза на Кашина. В них была вина:
– Ну, ничего, потом ты его пришьешь на место.
– Зачем пришьешь, – сказал он, вспомнив про мусоропровод, тут же, на лестничной площадке. Подошел, открыл крышку и кинул туда портрет. Было слышно, как холстик прошелестел вниз по трубе. Теперь уже окончательно. Никаких компромиссов между обеими его музами.
Иветта внимательно посмотрела на Кашина, ища в его лице следы сожаления, – он же браво улыбался.
– Что ж, проходи, Герострат, – сказала она.
Полпервого Иветта засобиралась на дежурство, и Кашин вызвался ее сопровождать. Она не возражала.
– У тебя есть чемоданчик? Вот и славно! – сказал он. – Я буду его носить. Ничего. Я в парадняке постою. Могу и войти. Вроде санитара или стажера. Стажеры ходят с врачом по квартирам?
– Ну что ж, попробуй, – сказала она.
В мужской меховой шапке, аккуратно покрывшей золотую россыпь ее волос, с лучащимися глазами на зимнем суровом свету, чуть зарумянившаяся, была она прекрасна...
Протянула ему пузатый коричневый чемоданчик:
– Неси.
– И много у тебя вызовов?
– Уже и на попятную...
– Нет. Чем больше, тем лучше.
Шла рядом с ним своей чудесной горделивой походкой.
– Так где ж ты вчера ночевал?
– На вокзале.
– Ну и как?
– Хорошо. Люди вокруг. Тепло. Душевно.
– Ну вот, благодари меня, что приобщился к народу, элита...
– Не знаю такого слова. А насчет народа, у меня с юности, когда еще бродяжничал, чувство такое осталось. Едешь, например, куда-то за тыщу, две тыщи, пять тыщ верст, вылезешь – а там все равно по-русски говорят. Просто поразительно. Велика Россия.
– В каком классе географию проходят?
– Ты без иронии. Ты понимаешь, о чем я говорю.
– Не люблю сантиментов. Особенно про народ, всякую там родину.
Кашин поморщился и с веселым снисхождением, как старший товарищ, глянул на нее.
Хорошо было сегодня. Просто. Она даже спросила:
– Чему это ты радуешься?
– Все хорошо, – сказал он.
– Счастливый человек, – вздохнула она, и вздох ее был о своем.
В квартиру к больному она его не пустила:
– Перебьешься, – и пока стояла в ожидании, когда откроют дверь, изменилась так, что подойти и взять за руку было бы нелепо.
Дом был старый, и на лестнице знакомо пахло кошками.
Иветта вышла через четверть часа.
– Что там? – спросил он.
– ОРЗ.
– Дядька, тетка?
– Молодой человек. Очень милый. Между прочим, просил телефончик.