Ольга говорила негромко и сбивчиво, не поднимая головы, но при этом не плакала. Она рассказывала, а он слушал, по-прежнему обняв ее и прижав к себе, и вспоминал, как это было у него. Было ведь. Недолго, совсем недолго, но было. И не раз. В камере следственной тюрьмы, когда казалось, что жизнь кончена, и он ничего не сделал только по причине глубокой апатии. В лагере, когда ему показалось, что лучше умереть, чем жить в таком дерьме, и он всерьез подумывал о том, чтобы броситься под вагонетку… и не сделал этого, потому что его очень вовремя разозлили. В горах, когда ему казалось, что после такого унижения жить вообще нельзя, но он был просто не в состоянии что-либо с собой сделать. И наконец в последний раз – здесь, в этой клинике, когда он понял, что с ним произошло, и, опять-таки, подумал, что жить не стоит… и его снова вовремя разозлили… Этот разговор Кантор помнил всегда.
– Так что, – почти злорадно закончил он, оглядывая вытянувшуюся физиономию Пассионарио и унылую ухмылку Амарго, – я вам ничем не могу быть полезен. Мне очень жаль. И прошу вас… больше не называйте меня так.
– Простите… – скорбно сказал Пассионарио и обратился к Амарго: – И что, действительно ничего нельзя сделать?
– Ты маг, – ответил тот. – Ты знаешь лучше меня.
– Нельзя, – вздохнул лидер повстанцев и добавил: – Если только не восстановится само по себе.
– Что ж, – пожал плечами Амарго. – Поговорим в другой раз. Если это когда-нибудь вообще произойдет. Я что-то не слышал о таких чудесах.
– Постой, – остановил его Пассионарио и снова обратился к Диего: – Но даже в такой ситуации… Вы все равно могли бы принести пользу, согласившись работать в отделе пропаганды. Даже в таком состоянии вы бесценны для пропагандистской работы. Ваше имя, ваша репутация…
И тут он просто взбесился.
– Вот вам пропаганда, агитация, репутация, хренация… – Он совершенно нагло показал товарищам лидерам два пальца, сложенные особым образом. – Это я ответил президенту, это отвечу и вам. Мученика за идею из меня решили сделать? Чтобы весь мир проливал слезы над моей печальной судьбой? А я должен и это терпеть? Я мужчина, по-вашему, или засранец какой? Не дождетесь! Нет у меня больше имени, раз и всего остального нет.
Амарго посмотрел на него, чуть усмехнулся, перевел взгляд на Пассионарио и сказал негромко:
– Видел? И этот человек носит титул, кто бы мог подумать… Благородное воспитание так и прет… А ты, малыш, кое в чем все-таки не прав.
– В чем?
– Не надо хамить. Тебя никто не собирался нарочно обижать. И насильно заставлять никто не будет. Не хочешь – не надо. Ты свободный человек и вправе сам решать, как тебе жить.