Слушать в отсеках (Тюрин) - страница 108

— Саш…

— Чего, Саш? Моя очередь. Да и не осилите вы с Володькой бочки из воды поднимать. Я-то поздоровей вас буду.

…Дежурный по береговой базе кончил разговаривать но телефону, поблагодарил кого-то, повесил трубку и взглянул на вошедшего Мартынова.

— Ну и что?

— Товарищ капитан-лейтенант, груз доставлен благополучно. Я нарушил правила судовождения в гавани.

Дежурный рассмеялся:

— Все уже знают. Вот только что звонили из госпиталя — вовремя ты доставил этого рыбака. Прооперировали. А что с тобой делать: то ли наказывать, то ли спасибо сказать — начальство утром решит.

— Разрешите идти?

— Иди… Кстати, в пять утра будь готовым: пойдешь на хлебозавод.

Мартынов вышел от дежурного, спустился к трапу, ведущему на пирс, и заглянул вниз. Там, далеко внизу у еле заметного сейчас пирса, стоял в темноте его отсюда невидимый катер. «Ну что ж, за хлебом — так за хлебом…» — почему-то без привычной за последние месяцы тоски подумал Мартынов, бывший боцман подводной лодки «С-115», а сейчас — старшина разъездного катера РК-2649.

Константин Владимирович вдруг увидел закат и удивился. Не закату самому. Удивился мичман, что никому до заката не было дела. Инженер-механик вылез на мостик покурить и заливал какую-то очередную веселую байку. Командир, старпом и даже вахтенный офицер, отвлекшийся от дела, сочно и разноголосо хохотали.

Лодка только что всплыла и в тихой торжественности скользила между вздыбившихся из воды скал и сопок. На западной стороне губы, куда уже не доставали лучи закатного солнца, обрывистые бока каменных глыбин казались темно-синими, гладкими, а спокойную алость скал, что торчали напротив, изрезали черные провалы трещин.

«Больные камни, — тоскливо подумал Владимирович, — совсем ветхие. Ишь как их, бедолаг, разделало время…» По обрывам скал змеились коричневой плесенью, падая вниз до самого подножия, следы родничков, пробуравивших казавшуюся неприступной твердь: плачут камни…

Скупо обласканные предзакатным солнцем скалы стояли притихшие, будто обреченные. И у Константина Владимировича, человека деловитого, бесконечно далекого от лирики, вдруг засаднила душу жалость к этим камням. И удивился он: как же никто не видит этой печали угасания дня?

За пятьдесят лет жизни он насмотрелся на закаты и восходы достаточно, правда всегда как-то походя, не останавливая на них своего внимания. Здесь, в Заполярье, они бывают только весной и осенью. И поэтому в памяти у боцмана остались либо лета, либо зимы, когда ты или круглые сутки видишь все, или опять же круглые сутки хоть глаз коли. А видеть надо всегда, на то ты и рулевой-сигнальщик. Не пришло ему в голову, что нынешнее прозрение его — не что иное, как созвучие его душевного состояния с тихой печалью природы.