– Да бросьте вы, – огрызнулся казак.
– Да, да. Поэтому-то в России всегда было трудно гению и легко идиоту. Верно, Абрам Пантелеевич?
– Да что пристали-то? – казак очевидно злился.
– Латиняне и саксы – нации металлические, их дух ковкий, быстро восстанавливаемый. Возьмите итальяшку: то он, как петух, распушит перья – и в атаку, а то бежит в панике, ну, думаешь, не очухается, а он, глядишь, отряхнулся и снова на рожон прет. А германо-славянский дух кристалличен, ковке не поддается. Он верен себе, противится динамике, изменению, пластике. Консервативный у нас дух. Понимаете, в чем фокус весь?
– Я бы все-таки не объединял германский и славянский дух воедино, – сказал Зонненброк, – это несоизмеримые понятия…
– Отчего же, – перебил его Макс, – соизмеримые, вполне соизмеримые. Продолжайте, пожалуйста, господин Родыгин, это крайне интересно, все, что вы говорите.
42
Здесь, в белградском доме полковника Голубинцева, где собирались белогвардейцы, те, кто уповал сейчас на Гитлера как на единственно серьезную антибольшевистскую силу, надо было держать ухо востро. Макс умел слушать и друзей и врагов. Конечно, врага слушать труднее, утомительнее. Но для того чтобы враг говорил, он должен видеть в твоих глазах постоянное сочувствие и живой, а отнюдь не наигранный интерес. Понять противника, вступая с ним в спор резкий и неуважительный, нельзя, это глупо и недальновидно. Чем точнее ты понял правду врага, тем легче тебе будет обвести его вокруг пальца.
– И славяне, и германцы – великие мистики, – продолжал между тем Родыгин, – а ведь ни англичане, ни французы таковыми не являются, хотя у них и Монтень был, и Паскаль. Они семью во главу угла ставят, достаток, дом, коров с конями. – Родыгин с усмешкой глянул на Ермакова. – А славянину и германцу идею подавай! Революцию – контрреволюцию, казнь – помилование, самодержца – анархию с парламентом! Только если для славянина все заключено в слове, в чистой идее, и он ради этого готов голод терпеть и в шалаше жить, то германец пытается этой духовности противопоставить Вавилон организованного дела!
– Почему же тогда мы с германцами воевали? – злобно спросил Ермаков.
Макс искоса наконец взглянул на казака, словно говоря ему: «Смотри не сорвись, Ермаков, поосторожней, Абрам Пантелеевич, шашкой махай…»
– А это историческая ошибка. Славяне и германцы – два конца одного диаметра.
Почувствовав, что Ермаков готовится возразить Родыгину, Макс, быстро закурив, спросил:
– Вы из дворян? Барон?
– Я – барон?! – Родыгин залился быстрым, захлебывающимся смехом. – Какой же я барон?!