Мальчишки шумели, толкались и пинали друг друга портфелями, девочки, перешептываясь, на Дашу поглядывали, но никто не бросился к ней с криками «наконец-то!», даже просто не подошел. Обратил на Дашку внимание почему-то только физкультурник старших классов, которого она толком и не знала, он вел в школе секцию спортивной гимнастики, к которой Даша не имела никакого отношения.
– Тебя долго не было в школе, девочка, – сказал он и, внимательно всмотревшись в Дашу, добавил: – Испортила ты свое красивое личико…
Даша обрадовалась ужасно: во-первых, ее все-таки хоть кто-нибудь заметил, а главное – она красивая, красивая, не важно, что «испортила личико», потрясающе само признание ее красоты, пусть даже бывшей!
Оказалось, что, пока Даша была в больнице, история продолжалась. В Дашином классе училась племянница исторички, она и описала тетке сцену в раздевалке. В советской школе не место антисемитизму, и из самых честных побуждений политически подкованная историчка устроила показательное разбирательство поведения Которского. Со всей общественной страстью она разобъяснила пятиклассникам, что обзываться нельзя, в нашей стране нет плохих национальностей, и равнолюбимые родиной русские, украинцы, татары и даже, не смейтесь, евреи сливаются в едином порыве строительства коммунизма.
Вызванный в школу отец Игоря осведомился, действительно ли обиженная сыном девочка является еврейкой. Получив утвердительный ответ, он удивленно сказал, что «жидовка» – слово литературное, пусть учителя сверятся с Чеховым и Достоевским. Так что никаких обвинений в адрес сына он не принимает, но, конечно, объяснит ему уничижительный оттенок этого любимого русскими классиками слова.
Результатом пафоса исторички стало полное Дашино одиночество. Если бы жизнь пошла своим ходом, Игорь Которский забыл бы про Дашу через пару дней, но теперь оставить Дашу в покое означало уступить и сдаться. Даша, понимая, что он не уступит никогда и ни за что, не испытывала к нему злости и в душе примирилась с ним, как с плохой погодой.
Она виртуозно научилась не совмещать свои и его пути следования. Встречаясь с ней, он равнодушно, без всяких эмоций небрежно бросал свое «жидовка». Иногда, находясь в игривом настроении, беззлобно уточнял: «вонючая жидовка». И спокойно уходил по своим делам. Даша к этому привыкла, как привыкла за эти месяцы ходить, чуть пригибаясь и ни на кого не глядя.
С ней никто не хотел иметь дела в полном соответствии с поучительной байкой про украденный кошелек: «То ли у него украли, то ли он украл, в общем, была там какая-то неприятная история…» Подчеркнуто не замечали Дашу ее бывшие друзья – умный нервный Юра Слонимский и перманентно любимый Дашей Иосиф. Они старались не встречаться с ней глазами и не сказали ей ни одного слова, как будто боялись заразиться от Даши чем-то очень неприятным. Еврейством, наверное.