Возможно, это была неудачная шутка, во всяком случае, Хризии показалось, что склонившийся над своей работой жрец нахмурился.
— Извини, — коротко бросила она, — извини, я совсем не хотела тебя обидеть.
По щекам ее заструились слезы.
— В жизни, Памфилий, приходится часто ошибаться, но зло, которое мы причиняем тем, кого любим и почитаем, нестерпимо.
Жрец подошел к дальнему углу кровати и поправил подушки. Прошептав что-то на ухо Хризии, он вернулся к своему меднику.
— Я тебя не утомляю? — спросил Памфилий.
— Нет-нет, я рада, что ты пришел, — сказала Хризия и тут же подумала: «Время проходит, а о чем мы говорим?! Неужели мне нечего сказать ему от души, что-то такое, что запомнится нам обоим?» Но Хризия не верила сама себе, не верила чувствам, переполняющим ее сердце. Может, это все лишь возбуждение и боль? Или смутные и фальшивые сантименты? Может, лучше сохранять выдержку, быть смелой и замкнутой, толковать о всякой всячине? Или высшая смелость как раз в том, чтобы превозмочь стыдливость и выговорить те ясные слова, что подсказывает сердце? Что правильнее?
А Памфилий думал: «Она умирает. Что сказать ей? Беда в том, что я никогда не могу найти верных слов. Пустой я человек. А она видит во мне просто того, кто надругался над ее сестрой».
Вслух же он тихо сказал:
— Знаешь, Хризия, если получится, я непременно женюсь на Глицерин. И уж во всяком случае, ты можешь быть уверена, что вреда ей никто не причинит.
— При всей моей любви к ней, — Хризия с трудом подбирала слова, — мне не хотелось бы ни на чем настаивать. Я… я больше не верю в важность того, что происходит. Ты женишься на Глицерин или на ком-нибудь еще. Время все расставит по своим местам. Но истинное значение имеет лишь жизнь духа.
— Я сделаю для нее все, что в моих силах.
— Надо просто быть самим собой, дорогой мой Памфилий, без страха, без сомнений.
— Ты ведь простишь меня, Хризия, за то, что я так мало разговаривал с тобой во время застолий… и за то, что сидел с краю, и еще… такой уж я человек. Слушатель, не более того. Даже сейчас толком не знаю, что говорю. Но твои слова я запомнил.
Боль в боку сделалась невыносимой.
— Друг мой, — вымолвила Хризия, — поверь мне… все это не так уж плоско… не так уж бессвязно, как может показаться. — Жрец не сводил глаз с Хризии; она сделала ему слабый знак рукой. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — почти прошептала Хризия, поворачиваясь к Памфилию, — но сейчас мне лучше поспать. — И, приподнявшись на локте, она с трудом выдохнула: — Может, нам еще доведется встретиться по ту сторону жизни, где всей этой боли уже не будет. Думаю, у богов припрятано еще для нас немало загадок. Ну, а коли не судьба, позволь мне сказать сейчас… — Ладони, покоившиеся на покрывале, судорожно сжались. — Мне хоть кому-нибудь хочется сказать, что я прошла через худшее, на что способен этот мир, и все же я его восславляю. Его и все живое. Все, что есть, — благо. Вспомни меня как-нибудь, вспомни как человека, который любил все и принимал от богов все — свет и тьму. И следуй моему примеру. Прощай.