Позади сказителя, в клубах белесого тумана, призрачными силуэтами скользили мимы; их выразительные, отточенные движения служили замечательной иллюстрацией к словам и музыке.
То, однако, была прелюдия, призванная подготовить зрителей к основному действу. И здесь уже намечалась интрига, загадка: какой из эпизодов жизни легендарной Медеи будет показан гостям этого празднества.
Вот первая встреча вожака аргонавтов и дочери Ээта; вот они вдвоем, обсуждают, как исполнить волю жестокого царя; вот Ясон уговаривает Медею бежать с ним в Иолк, и она, возвысившись над своими страхами, соглашается бежать с любимым; вот волшебница усыпляет дракона и помогает Ясону похитить золотое руно; вот их бегство, погоня, вот братоубийство- первое в ряду ужасных преступлений, которые совершит Медея[40] во имя своей несчастной любви; вот плавание на родину Ясона и все опасности пути, чудовища и внутренние страхи…
Голос седого сказителя и трели псалтириона звучали в полной тишине; зрители застыли в напряжении; иные бросали пытливые взгляды на Медею Тамину. «Неужели, — гадали они, — нам покажут, как волшебница расправится с невинными, и как по ревности душевной покончит с ненадежным мужем, с детьми своими от него, и как умчится на златой квадриге деда? Или покажут, как она готовит заговор против великого Тесея?[41] Или даже…».
Предположений обнаружилось немало, ибо воистину богата, многоцветна была история Медеи легендарной; нужно сказать, сама именинница, удостоенная чести носить прославленное имя, пребывала в полном неведении относительно спектакля. Сценарий составляла София; кроме Софии, он был известен лишь самим актерам. В иные мгновения душой Медеи Тамины овладевал скользкий страх; она представляла, как будет выглядеть в глазах благородной публики, если волею коварной подруги гостям будут представлены неприглядные моменты из жизни той, мифической, Медеи. Страшные слова, вложенные Еврипидом в уста Медеи, сами собой всплывали в сознании:
«Я должна убить детей. И их не вырвет
У нас никто. Сама Ясонов с корнем
Я вырву дом. А там — пускай ярмо
Изгнания, клеймо детоубийцы,
Безбожия позор, — все, что хотите!»
«Если это случится, если она покажет драму Еврипида, мне конец, — с тоскливым отчаянием думала Медея Тамина. — Всякий, встретивший меня, будет вспоминать невольно: «Вот женщина, Медея, сделавшая несчастными всех людей, которых свели с нею немилосердные боги!». И что тогда? Кто водить дела со мной захочет? Могу ли архонтессой быть с подобной репутацией? А может, она и в самом деле намерена сыграть со мною злую шутку?! О да! Сколь я наивна… О том, что мне блистает калазирис прокуратора и золотой дворец над океаном, я знаю только с ее слов!