— Я…, — уныло подал голос ваш покорный слуга.
— Отчего же Вы не в курсе?
— Виноват-с…, — а что еще скажешь, коли сам понимаешь, что дурак.
— Другой раз будьте, пожалуйста, бдительней! А то они с Вашим разгильдяйством поди еще и бабу в расположение притащат… Ну, ладно, Петрович, тащи уж свое лекарство.
… Дальнейшее помню урывками…
…Вот Петрович, довольно улыбаясь, разливает из огромной (и где он только её прятал?) бутыли ароматного «ерофеича» (на литр виннАго спирту взять: пять чищенных грецких орехов, горсть лесных орехов, горсть кедровых орехов, горсть миндаля, добавить настой зверобоя. Прим. Переводчика)… Впрочем, у артиллеристов всегда найдется и выпить, и закусить! Это вам не презренная забитая, серая махра! (пехота. И почему же презренная?! Прим. Переводчика)
… Вот Вершинин, хитро щуря глаз, допытывается:
— Скажите честно, Ройзман, Вы …шпион?
— Да отчего вы, господин подполковник, это взяли? — совершенно искренне изумился обер-лейтенант.
— Судите сами: служите Вы по военно-дипломатической части, которая издавна считается легальной крышей для военных агентов, а во-вторых, с изумительной чистотой владеете русским языком-с…
— Ну, во-первых, я с отличием закончил Гейдельберг, отделение русистики, и диплом защищал по кафедре Русского Средневековья…
— Правда? Что, там есть такая кафедра?
— «Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
начяти старыми словесы
трудныхъ повестий о пълку Игореве,
Игоря Святъславлича?
Начати же ся тъй песни
по былинамь сего времени,
а не по замышлению Бояню!
Боянъ бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мыслию
[49] по древу,
серымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.»
— Хватит, хватит! Верим-с…
— А во-вторых, мою маму в детстве звали Наташей Оболенской…Они в июле четырнадцатого всей семьей поехали на воды в Баден-Баден, ну и попали там под интернирование…
— Так Вы, выходит, совсем и не еврей?! — радостно изумился Вершинин.
— Ну как Вам сказать?… Мишлинг… У нас вообще в семье с самоидентификацией сложно! Вот мой брат, натуральный жид, он сейчас в Люфтваффе на «Хеншеле — Блитц» летает, так настолько был раньше ортодокс, что его в «Люфтганзе» по субботам на рейс не назначали! А сестренка у меня русская и православная.
— А Вы?
— А я еще молодой! Подрасту, может и определюсь… А кстати, хотите я вам фотографии покажу? — с этими словами Ройзман мгновенно извлек маленький кожаный альбомчик. Любят же немцы фотографии смотреть!
— Вот, это мои милые муттер и фатер…, — на снимке были изображены сидящий в инвалидной коляске бравый молодой офицер с Железным Крестом на груди и рядом с ним стоящая гордо и прямо юная девушка в белом фартуке медсестры. — Вы не подумайте плохого, мой фатер на Западном фронте воевал! В четырнадцатом году на Марне его так лягушатники изувечили…