– Да, конечно.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Такая уверенность, должно быть, очень приятна.
– Да, очень приятна, – сказал я. – Это единственное, что приятно в писательской работе без всяких оговорок.
– Беседа принимает весьма серьезный оборот, – сказала моя жена.
– Это очень серьезная тема.
– Вот видите, есть же такие вещи, к которым он относится серьезно, – сказал Кандиский. – Я ведь знал, что для него существуют и другие серьезные проблемы, помимо куду.
– Почему сейчас все стараются обойти этот вопрос, отрицают его важность, доказывают, что здесь ничего не добьешься? Только потому, что это очень трудно. Для того чтобы это стало осуществимо, требуется наличие слишком многих факторов.
– О чем это вы?
– О том, как можно писать. О том уровне прозы, который достижим, если относиться к делу серьезно и если тебе повезет. Ведь есть четвертое и пятое измерения, которые можно освоить.
– Вы так думаете?
– Я это знаю.
– А если писатель достигнет этого, тогда что?
– Тогда все остальное уже не важно. Это самое значительное из всего, что писатель способен сделать. Возможно, он потерпит неудачу. Но какой-то шанс на успех у него есть.
– По-моему, то, о чем вы говорите, называется поэзией.
– Нет. Это гораздо труднее, чем поэзия. Это проза, еще никем и никогда не написанная. Но написать ее можно, и без всяких фокусов, без шарлатанства. Без всего того, что портится от времени.
– Почему же она до сих пор не написана?
– Потому что для этого требуется наличие слишком многих факторов. Во-первых, нужен талант, большой талант. Такой, как у Киплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом нужно иметь ясное представление о том, какой эта проза может быть, и нужно иметь совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, для того чтобы уберечься от подделки. Потом от писателя требуется интеллект и бескорыстие, и самое главное – умение выжить. Попробуйте найти все это в одном лице при том, что это лицо сможет преодолеть все те влияния, которые тяготеют над писателем. Самое трудное для него, – ведь времени так мало, – это выжить и довести работу до конца. Но мне бы хотелось, чтобы у нас был такой писатель и чтобы мы могли прочесть его книги. Ну как? Поговорим о чем-нибудь другом?
– Нет, мне очень интересно вас слушать. Я, разумеется, не со всем могу согласиться.
– Ну, разумеется.
– А что, если выпить чего-нибудь покрепче? – спросил Старик. – Думаю, поможет?
– Нет, вы сначала скажите, что именно, что конкретно губит писателей.
Мне надоел этот разговор, превращавшийся в интервью. Ладно, интервью так интервью, и поскорее кончим. Необходимость облекать в закругленные предложения тьму всего совершенно неуловимого, да еще до завтрака, это черт знает что.