Василий мигом уловил, что Саид явился по его душу, еще до того, как тот вышел из столба. А к кому же этот мучитель еще мог придти?
Узник же мог перемещаться только вдоль трубы, до одной из стен — так что никаких шансов на спасение.
Саид покинул столб, сделал несколько движений как слепой, а потом направился прямо к прикованному Василию. Никакого оружия у кавказского здоровяка не было, но играющие мускулы и желваки ясно выдавали его намерения. Он был настроен явно враждебно, как один зверь по отношению к другому зверю, оказавшемуся на той же охотничьей территории. На лице был отпечаток транса, только не пассивного, когда сопля из носу и улыбка до ушей, а агрессивного, боевого — который у малайцев прозывается «амок», а у викингов «берсерк»
Василий побежал вдоль стены, понимая со стыдом, что поступает действительно как неразумная тварь. Вот уже конец пути, конец жизни, бетонная стена, выплеск отчаяния. Отчаяние неожиданно переросло в ярость. Притом могучую.
Где-то неподалеку была подруга. Так хотелось разорвать ее, вкушая блаженство, но между ним и ей стоял соперник, помеха, которую следует убрать.
И тут подвал из объемного стал куда более плоским, будто нарисованным, а за ним зашевелилась какая-то глубина. Дальше больше — замкнутый набор плоскостей, проклятая геометрия Евклида, которая неумолимо обрекала Василия на гибель, потеряла свою незыблемость. И дотоле ясная картина немного расплылась, как будто даже обмякла и провисла. Ширма таяла и исчезала, а за ней проступал облик другого, Настоящего мира. И тот из призрака быстро становился полноценным и полнокровным.
В бетонной стене, как в зеркале, Василий увидел свое изображение. Физиономия вся в страшноватых полосках, радужки глаз порыжели, а задравшийся джемпер показывал, что полосы бегут и по телу. В теле шевелилась ящерная структура, ее канальцы-отростки прощупывали каналы Большого мира. И Василий фиг знает как, но понимал это.
Стальная труба вдруг рассопливилась, расщепилась на несколько отдельных струек. То же произошло и со всеми поверхностями помещения. Они тончали, теряли плотность и непроницаемость. От форм оставались струящиеся линии, от линий — какие-то вектора.
Теперь было видно, что помещение — просто зыбкий пузырек, стиснутый несколькими пространственными глыбами, за коими колебалось еще великое множество схожих сегментов. И это были сегменты не от мира сего, они примыкали сбоку, снизу и сверху к нашей реальности. И наш мирокмиришка был сильно сжат тем, что находилось вокруг него.
Василий в конце концов должен был признать, что наше обычное пространство — это просто блин, сильно сдавленный пространствами необычными.