, а самое что ни на есть действенное средство. Цель оправдывает средства, понимаешь.
Но как бы то ни было, а майор теперь знал, с кем имеет дело, и понимал, что промедление – смерти подобно. Смерти полузнакомого наследника Классика или же – его жизни, но смерти всего остального. И тут уж гуманизму не было места: при таких высоких ставках часок, проведенный перепуганной женщиной в обществе обезвреженного убийцы, в расчет можно не принимать…
– Черт побери! – вырвалось у него невольно, когда с обочины в свет фар зеленым флюоресцентным пятном шагнул инспектор ДПС с требовательно протянутым жезлом…
* * *
– На куски порежу, кишки на кулак намотаю…
Приглушенный свет, монотонные угрозы пленного боевика, общее переутомление рождали в мозгу измученной женщины уверенность, что все окружающее ей только кажется или видится в ночном кошмаре. Что все это – игра утомленного разума, порождение предыдущих бессонных ночей. И не было на самом деле никакого ночного визита и вообще треволнений последних дней, а она сама лежит в своей постели, а через секунду откроет глаза, встанет и пройдет в кухню, чтобы принять таблетку, запить ее стаканом кипяченой воды, снова лечь и заснуть уже без сновидений.
Наверное, она временами действительно выпадала из реальности, потому что сквозь привычные стены и силуэт сидящего на полу человека в черном начинали проступать совсем посторонние образы: люди, которых здесь вообще не могло быть, пейзажи и даже обрывки каких-то сюжетов… И возвращала ее в привычный мир лишь тяжесть пистолета, зажатого в озябших, несмотря на летнюю ночь за окном, ладонях.
– Умеете пользоваться? – спросил на прощание странный архивариус, вручая ей отобранный у бандита «ствол», и она почему-то утвердительно кивнула головой, хотя до сего момента держала в руках оружие всего дважды.
Теперь пистолет, слишком тяжелый для женских рук, упертый рукоятью в стол, глядел своим длинным стволом в голову пленного, заставляя того нервничать. Ведь неизвестно, что придет в голову белобрысой издерганной дурочке, то и дело клюющей носом, но тут же вскидывающейся, чтобы, похлопав глазами пару минут, снова провалиться в дрему. А указательные пальцы обеих рук, между прочим, лежат на спусковом крючке… Но остановиться все равно не мог: он был унижен, оскорблен, а такие оскорбления смываются только кровью.
– И тебя прирежу, и дружка твоего… Ему и так уже ноги отрезали – сидит, как папашка его в кресле, и строчит, строчит, строчит… А как не нужен станет, его – по горлу и в реку. И тебя рядом… Только сперва человек двадцать с тобой потешатся…