Неужто всему этому мать ее научила? Нет, наверняка, нет, такому не учат. Было достаточно, чтобы Алитея часто находилась с ней, что жила в ее ауре.
И я ведь тоже ничего большего от отца не желаю.
— Вы тут всегда бьете нищих? — холодно спросила Алитея у Антона.
Слуга оскалил зубы.
— На самом деле, эстле, значительно чаще нищие избивают прохожих.
Они ненадолго присели в садике амиданской таверны. Антон заказал кападдокийский согревающий напиток из дикого меда. Он указал на рисунки, покрывающие стены таверны, и на цвета вывески над входом.
— «Под Четвертым Мечом». Такие страны, как Неургия, балансирующие на самом краю антосов Сил, не подавленные какой-либо морфой, привлекают всякого рода изгнанников, лишенных наследства, лишенных земли и хозяина, остатки несуществующих народов, затерянные диаспоры. — Слуга наслаждался собственным рассказом. Наверняка, он просто повторял слова какого-то эстлоса — его выдавала чужая форма высказывания. — После бегства Григория мы пережили их истинный потоп. По-моему, именно тогда пал Пергам…
— Тысяча сто тридцать девятый, — вмешался в рассказ Абель, отставив чарку. История ли это еще, или уже политика? Видимо, именно здесь и проходит пограничная черта. И вообще, как говаривал прецептор Янош, история — это политика, о которой рассказывают в прошедшем времени. Абель был внимательным учеником. Разбор царства Третьего Пергама дополнил союз Нового Вавилона с Уралом. Словно кольчатые шестеренки железной макины сцепились на землях Селевкидов короны Семипалого и Чернокнижника. Когда-то в Амиде имела свою резиденцию кратиста Иезавель Милосердная, сохраняя древнюю Форму царства Пергама; она удрала первой. Державу разодрали пополам — амиданская провинция досталась Чернокнижнику, пергамская провинция досталась Семипалому. Всех Селевкидов вырезали до одного. Лишь в пергамской диаспоре ходили слухи и легенды о спасшемся потомке царской крови, который когда-нибудь — как и во всех легендах подобного типа — вновь взойдет на трон Амиды; ведь один раз Селевкиды уже возвращались, покончив с владычеством Атталидов! Тем временем, беженцы пытались удержать и передать своим детям морфу уже не существующего народа — что было возможным уже только вдали от родины, которую постепенно, поколение за поколением, проедали ауры завоевателей. Но даже здесь, даже в многокультурном Воденбурге беженцы не находились в безопасности. Язык, одежда, кухня, священные цвета — они спасались этим. Но, в конце концов, и они утратят собственную морфу, когда последующее поколение, рожденное на чужбине, окажется, скорее, амиданскими неургийцами, чем неургийскими амиданами. Так вот умирают народы.