Янна бросала остатки колбасы собакам, те сбежались под дуб со всего двора, грызлись и толкались у ее ног, наиболее агрессивных она отпиливала подальше от каменной скамейки — но продолжала их кормить.
— Ну, ну, ну. Характерец; или это Святовид тебя коснулся, как с той старухой? — Она прищурила глаза от солнца, которое уже начало проникать под ветви дерева, и на лице прибыла сотня новых морщин. — Старуха Янна и молодуха Аурелия. Кто из них прав? Боги бросают кости. Боги не бросают кости. Но очень скоро мы сами убедимся, когда Иерониму придется выбирать: поступать ему так или иначе. Так что? Сколько поставишь?
— Это ты предлагаешь мне пари?
— Ага.
— Денег я не хочу.
— Знаю. На одно желание.
— Какое?
— На какое угодно.
— Нет. Я дала присягу.
— Тогда ничего такого, что бы было против твоей присяги.
Аурелия вытерла губы.
— Хорош. И ты — одно желание.
— Одно.
— Выгоню тебя в Херсон, в Землю Гаудата.
— Ну да, непременно.
Янна криво усмехнулась. Бросив собакам последний кусочек колбасы, она подняла глаза. Аурелия зевала во всю.
— Вот это так устала?
— Нужно возвращаться в кровать, а то упаду носом в тарелку. Спокойной ночи.
В четвертый раз она проснулась уже по-настоящему. Король со своими людьми уже выехал, и острожский двор казался пустым. А сколько людей живет здесь вообще? После того, как уедет стратегос со своими людьми — останется лишь эта тишина и пустота, и зеленый свет леса. Дело в том, что Аурелия проснулась в тот самый тихий час, сразу же после рассвета, и она ходила по пустым коридорам и высоким залам со стенами из древнего дерева (первый этаж главного здания был возведен исключительно из дерева, на фундаментах из черных от старости камней). Воздух буквально сиял и дрожал от весеннего солнца, врывающегося через каждое окно, бойницы и щели, но когда Аурелия вступала в тень этих стен, что помнили рождение и первую смерть Свято вида, ее охватывал чуть ли не материальный холод, шершавая ткань холода, саван темной сырости, дыхание паром исходило у нее изо рта и тут же стекало каплями. Именно так, по словам Антидектеса Александрийца, аэровые цеферы превращаются в гидоровые цеферы, архе горячая и влажная в архе холодную и влажную, ведь даже самостоятельные стихии рождаются и умирают.
Из сеней, завешанных головами чудовищ пущи, Аурелия вышла на двор — в клубящиеся тучи проснувшихся насекомых, в жаркое сияние — в сад, в лес. Обозначенная выжженными на коре рунами тропа спустилась прямиком к рыбным прудам Острога. Заросшие зеленой шубой воды казались плоскими полянами, растянувшимися среди сомкнутых рядов деревьев. Лохматый мужик лениво пихал сучковатой дубиной в одном из прудов. Увидав Аврелию, он раскрыл рот, замер в половине движения, чуть ли не спадая за выскользнувшей из рук веткой в темную воду. Лунянка отступила в лес. Эти деревья — здесь все растущее, растет дико, даже то, что садится и разводится человеком: яблони, пшеница, лук — наполовину дикое, рвущееся на свободу, к формам древнейшим, пред-человеческим, бесцельным. Здесь, в глубинном антосе Святовида.