Секунда, две… Эта неподвижность сейчас взорвется, вот-вот Амида затрясется от рыка разъяренных — обманутых, перепуганных, охваченных отвращением — пергамонцев; вместо того, чтобы отправиться за своим господином, они пойдут против него, вверх по ступеням зиккурата вздымается волна рассерженной черни. Не чудовище, не даймона, не пустынное пугало, перед которым дрожат дети, не его должны были они увидеть в священной диадеме. Свободу от вавилонского рабства им должен был принести благородный и могучий виктор, красивый аристократ высокой морфы — и Марий был таким, вплоть до того момента, когда проявилась его гесоматичная натура. Аурелия, хоррорные, гвардия, царская свита, собравшаяся на вершине зиккурата, по сторонам и за спиной коронующегося Мария — чуть ли не физически чувствовали, как на окружающем керосе переламывается Форма народа, зацепленный камень пошатывается и сейчас рухнет в пропасть, уже слышно эхо грохота будущей лавины; холодела кожа и кровь стучала в ушах.
— Отдать честь!
Все вздрогнули и в ответ на резкий окрик стратегоса отвернули взгляды от толпы внизу. Иероним Бербелек не стал ожидать других: он подошел и привстал на колено перед Селевкидом, обнимая того за колени и прижимая лоб к камню. Аурелия поняла первой. Она переместилась в бок, встала перед Марием и тоже привстала на колено; вокругколенники вгрызлись с душераздирающим визгом в гранитную плиту, обломки полетели во все стороны. Не поднимая головы, гыппирес видела других опускающихся на колени: двух леонидасов, семерых тысячников Хоррора, затем — как один — перед Марием пали гвардейцы, волна ускорялась — буквально мгновение ока, и на коленях были уже все.
Лунянка услышала ускоренный шепот стратегоса; вновь она не понимала слов. Тот шептал, обращаясь к иганаци.
Марий надел диадему себе на голову.
Через площадь шел шум великого движения; еще не слова, но только отзвук перемещения громадной людской массы — ведь там собралось не менее пятидесяти тысяч амиданцев. Аурелия не знала, что это движение означает, к какой морфе склонится толпа; и у нее не было возможности этого проверить, точно так же, как и всякого, склонившегося перед Марием Селевкидом. Им пришлось бы подняться, оглянуться за спину — но именно этого им и нельзя было делать. Не знал этого и стратегос Бербелек.
Не поднимаясь, он поднял вверх сжатую в кулак руку.
— Царь Камень! — крикнул он изо всех сил. — Царь Петра[23]!
Аурелия повторила возглас за ним, выпустив по выпрямленной руке ракету чистого Огня. Сколько было аэра и пыра в легких:
— Царь Камень! Царь Камень!