Он ожидал, когда она хоть что-нибудь скажет: так или так, выдвинет контробвинение, засмеется, расплачется, станет нагло все отрицать, что угодно. Но нет, ничего. Он осторожно высвободил руку, отошел на шаг. Вынул никотиану. Лакей тут же подал огонь. Пан Бербелек затянулся дымом. Шулима стояла, засмотревшись на Воденбург, постукивая ногтями, спрятанными в белых перчатках, о шершавый камень балюстрады.
Когда, наконец, она заговорила, то застала его врасплох. Когда он смог сфокусировать взгляд, она уже стояла перед ним, лицом к лицу, дыхание в дыхание — склонялась над Иеронимом сквозь дым.
— Полетишь со мной в Александрию? — тихо спросила она.
Он не отвел глаз; возможно, это и было долгожданной ошибкой (Значит там ее и убьешь).
— Да, — ответил.
Шулима быстро поцеловала его в щеку.
— Спасибо.
И ушла, энергично стуча каблучками.
Пан Бербелек докурил свою никотиану.
* * *
Алитея заснула уже в карете. Поте занес ее в кровать. А вот в Абеле все еще кипело. Даже когда пан Бербелек заставил его усесться в одном из кресел библиотеки, юноша все еще потягивался, щелкал пальцами, забрасывал ногу на ногу, потом наоборот, свистел под носом, стучал себя кулаком по бедру — наверняка, сам того не замечая. Какое-то время Иеронима все это забавляло, пока он не задумался над источником подобного веселья и не вспомнил про вскрытые в тайне письма. Отведя глаза, он сглотнул горькую слюну.
Тереза принесла черную тею, он поблагодарил и подал горячую чару сыну.
— Ты хоть понимаешь, что у них таких игрушек сотнями? — буркнул Иероним, не глядя на Абеля.
— У кого?
— У них. Придворных сирен.
— Как эстле Амитасе? — отрезал Абель.
— Да, — очень спокойно сказал пан Бербелек, усаживаясь в кресле по диагонали.
Один раз они уже так беседовали. Путем повторения места, времени и жестов, они вернулись к той, давней Форме, ночь слилась с ночью, высказанное с невысказанным. Изменилось ли что-нибудь за это время между ними? Хотя, Абель уже не обращался к нему в третьем лице.
— Именно так, эстле Амитасе, эстле Неург, они — говорил пан Бербелек, отпивая соленую жидкость. — Почему аристократия женится исключительно между собой? Поскольку невозможно никакое равенство чувств между собакой и ее хозяином: собакой владеет ее хозяин. Понятное дело, хозяин может так выдрессировать животное, чтобы оно его любило по-настоящему.
Абель покраснел. Он долго игрался чарой, не поднимая глаз.
— Знаю, — буркнул он наконец. — Но ведь я тоже благородных кровей.
— Только лишь потому она вообще пожелала с тобой поиграться. Обычный раб не доставил бы ей удовлетворения. Предполагаю, что ты сдался очень даже легко; во второй раз она тобой уже не заинтересуется. Ведь в Бресле ты никогда не встречал высоких аристократов?