— Пойдем, моя любовь, — сказала она в заключение.
София опустила занавеску перед балконом и протанцевала обратно ко мне, мимоходом ухватив со стола инжир. Она преподнесла фрукт мне, подмигивая своими пушистыми ресницами сквозь щелки своей маски, и затем просунула свою руку под мою маску.
Я помнил сухую шершавую руку муаровой маски. Прикосновение юной кожи Софии было совершенно другим, горячим и нежным.
— Пойдем, Андре. Не заставляй меня больше гадать, как мы организуем наш побег…
И только в этот момент я понял, что она перепутала меня с кем-то другим и что этот кто-то другой сейчас присоединился к нам в комнате.
— София!
Рука, держащая мою руку, вдруг стала твердой и холодной.
Андре Барбариджо сорвал с себя маску и коническую шляпу, так похожую на мою.
— Я вижу, ты нашла одежду в фойе, — сказал он сдержанно.
— Я… я… да, — запинаясь, ответила дочь Баффо.
— И она подошла тебе?
— Она… она подошла просто великолепно. Но… но разве ты не получил мою записку?
— Записку? Какую записку?
Ее рука отпустила мою, и даже сквозь маску ее глаза гневно вспыхнули, словно цехины.
— Пойдем, София. Гондола ждет нас. Мы не должны терять ни мгновения. Пока я жив, ты не выйдешь замуж за этого корфиота. Или за кого-нибудь еще, — его глаза сверкнули в моем направлении, — только за меня.
— Да, Андре. Я принадлежу только тебе.
Ее рука коснулась его в необыкновенном желании обладания, и в это мгновение Андре зажегся. Я знал это чувство. «Вызови его на поединок, вызови его на поединок!» — вертелось у меня в голове, но все нужные слова потерялись в моем смущении, боли и чувстве негодности.
Мой оппонент пылал, и его слова летели в мою сторону вместе с испепеляющим взглядом.
— Если ты промолвишь хоть слово об этом, я лично прослежу, чтобы твое имя оказалось в львиной пасти, — пригрозил он мне.
Львиная пасть! Теперь к моему смущению добавился еще и страх. Львиные пасти представляли собой темные тени, обращенные к исполнению обета в Венеции. Я никогда не смотрел на них во время нашей вечерней прогулки, потому что они были спрятаны тенями, но еще потому, что я знал: они порождают кошмары. С пустыми прорезями вместо глаз, с открытыми пастями, они были беспорядочно разбросаны по всему городу, эти львиные пасти для анонимного извещения о врагах республики. Обвинения шли к Десяти Консулам, которые расследовали это обвинение с особой тщательностью. Человек мог даже не узнать, в чем его обвиняют, до своего исчезновения — словно небольшая записка в пасти льва в темной, сырой аллее. Почему я так испугался? Потому что старший Барбариджо был одним из Десяти. Его сыну нужно было всего лишь обмолвиться словом, к примеру, за обедом.