от пенья да от музыки.
— От какого пенья, тетушка?
— Да как же; тут уж эти как, бишь, они по-вашему, дуэты пошли. И всё по-итальянски: чи-чи да ча-ча, настоящие сороки. Начнут ноты выводить, просто так за душу и тянут. Паншин этот да вот твоя. И как это всё скоро уладилось: уж точно по-родственному, без церемоний. А впрочем, и то сказать: собака — и та пристанища ищет, не пропадать же, благо люди не гонят.
— Все-таки, признаюсь, я этого не ожидал, — возразил Лаврецкий, — тут смелость нужна была большая.
— Нет, душа моя, это не смелость, это расчет. Да господь с ней! Ты ее, говорят, в Лаврики посылаешь, правда?
— Да, я предоставляю это именье Варваре Павловне.
— Денег спрашивала?
— Пока еще нет.
— Ну, это не затянется. А я тебя только теперь разглядела. Здоров ты?
— Здоров.
— Шурочка, — воскликнула вдруг Марфа Тимофеевна, — поди-ка скажи Лизавете Михайловне — то есть, нет, спроси у ней… ведь она внизу?
— Внизу-с.
— Ну да; так спроси у ней: куда, мол, она мою книжку дела? Она уж знает.
— Слушаю-с.
Старушка опять засуетилась, начала раскрывать ящики в комоде. Лаврецкий сидел неподвижно на своем стуле.
Вдруг послышались легкие шаги по лестнице — и вошла Лиза.
Лаврецкий встал и поклонился; Лиза остановилась у двери.
— Лиза, Лизочка, — хлопотливо заговорила Марфа Тимофеевна, — куда ты мою книжку, книжку куда положила?
— Какую книжку, тетенька?
— Да книжку, боже мой! Я тебя, впрочем, не звала… Ну, всё равно. Что вы там внизу делаете? Вот и Федор Иваныч приехал. Что твоя голова?
— Ничего.
— Ты всё говоришь: ничего. Что у вас там внизу, опять музыка?
— Нет — в карты играют.
— Да, ведь она на все руки. Шурочка, я вижу, тебе по саду бегать хочется. Ступай.
— Да нет, Марфа Тимофеевна…
— Не рассуждай, пожалуйста, ступай. Настасья Карповна в сад пошла одна: ты с ней побудь. Уважь старуху. — Шурочка вышла. — Да где ж это мой чепец? Куда это он делся, право?
— Позвольте, я поищу, — промолвила Лиза.
— Сиди, сиди; у меня самой ноги еще не отвалились. Должно быть, он у меня там в спальне.
И, бросив исподлобья взор на Лаврецкого, Марфа Тимофеевна удалилась. Она оставила было дверь отворенной, но вдруг вернулась к ней и заперла ее.
Лиза прислонилась к спинке кресла и тихо занесла себе руки на лицо; Лаврецкий остался, где был.
— Вот как мы должны были увидеться, — проговорил он наконец.
Лиза приняла руки от лица.
— Да, — сказала она глухо, — мы скоро были наказаны.
— Наказаны, — проговорил Лаврецкий. — За что же вы-то наказаны?
Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали; они казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы тоже побледнели.