Сологуб неуверенно поднес кисть к лицу, пошевелил пальцами.
— Да… Кажется…
— Не «кажется», а все прошло! Так что у вас? Сологуб пересел к стоявшему здесь же кабинетному роялю. Гамма, несколько арпеджио…
— Ой, спасибо! — Смешное детское «ой», — А если бы не застал дома?
— Теперь в октябре будем сговариваться заранее, и невозможны никакие «не застал». А сегодня, считайте, крупно повезло. Счастливая ваша звезда! — Такие, как Сологуб, счастливую звезду воспринимают буквально. — Так что у вас?
— Второе отделение шопеновское. В первом был Шуман… Ну вот вам персонально знаменитый Двенадцатый этюд. В программе не стоит. Да он всегда в запасе для бисов.
На звуки рояля вновь заглянул Савва Эрастович, молча показал руками: мол, грандиозно! — и убежал. Не иначе, приказать второй звонок.
Вольт смотрел на невероятную энергию и точность работы пальцев пианиста, и музыка до него почти не доходила. Удивительное человеческое совершенство — такая работа. Вот тоже максимум.
Сологуб сверху размашисто, но точно попал в последний аккорд и откинулся, отбросив традиционным вдохновенным движением локоны с высокого чела.
— Десять минут назад я в это не верил.
— Видите, все отлично. А этот этюд… Этот этюд вы, Виктор, будете играть каждый раз в октябре, после того как я сниму с вас ежегодный спазм. Всего раз в год и для меня персонально, договорились? И сегодня на бис не надо. У вас и так в запасе небось бисов на целое отделение. Значит, пока не играете Двенадцатый этюд — нет и спазма, понятно? До следующего октября.
Зачем Вольт это сказал? Просто каприз? Может быть. Но возможно, и необходимый финал сегодняшнего внушения: пусть у них с Сологубом появится свой обряд — таким натурам нужен обряд, нужно магическое табу.
— Третий звонок! — торжествующе возвестил Савва Эрастович.
В лице пианиста появилась отрешенность. Он посмотрел мимо Вольта и медленно встал. Савва Эрастович наклонился к Вольту и почти прошептал:
— Пойдемте, провожу вас к супруге.
Надя напряженно смотрела навстречу мужу с красного дивана, поставленного поперек боковой галереи и отделяющего пространство, называемое директорской ложей. Надя переживала, это ясно, что среди белых колонн Вольт здесь в потертом тренировочном костюме! На Вольта и правда снова взглянули с любопытством — как недавно в голубом фойе, но долго разглядывать и удивляться было некогда: на эстраду навстречу аплодисментам выходил Сологуб.
Он заиграл — Третью балладу, как выяснилось из подсунутой Надей программки, — и Вольт забыл о совершенстве рук. Он думал о совершенстве музыки. Об удивительном человеческом максимуме, на котором создается такая музыка. Но он никогда ни на секунду не допускал гипотезы о непознаваемости вдохновления: резервы творческих сил тоже можно будет научиться раскрывать! Эти резервы — самые нужные человечеству для непрерывного прогрессирования! В конечном итоге именно в этом цель его, Вольта Комаровского, работы. А пока звучала музыка счастливца Шопена, интуитивно нашедшего путь к собственным беспредельным силам.