— Милая Дженни Накамото, — продолжила Лайли Вен-чинь.
— У Эвелин была дочь, они часто приходили в кофейню вместе, — добавила Линда. — Красивая девушка.
— Да, Дженни. Милая, красивая, такая умная. Училась в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Снимала маленькую квартирку над гаражом в Уэствуде. Кто-то поджидал ее в квартире, изнасиловал, когда она пришла домой. Потом убил.
— Ужасно, — Линда содрогнулась. — Я не слышала. Когда это случилось?
— Восемь месяцев тому назад, через пять месяцев после гибели ее матери в Сиэтле.
Тиму показалось, что эспрессо, отлично сваренный, вдруг стал отдавать горечью.
Поставив чашку на лакированный поднос, Лайли наклонилась вперед, положив руки на колени.
— Дженни умерла ужасной смертью.
Заметив добычу, краснохвостый ястреб камнем упал в каньон, небо опустело.
— Ее задушили четвертаками. — Она смотрела на свои сложенные руки.
— Четвертаками? — Пит решил, что чего-то не расслышал.
Лайли продолжала смотреть на руки, не решаясь встретиться с ним взглядом, рассказывая про такие ужасы.
— Он связал руки Дженни у нее за спиной, связал лодыжки, положил на кровать и начал засовывать в горло четвертаки.
— Господи, — выдохнула Линда.
Тим нисколько не сомневался, что последним увиденным Дженни Накамото перед смертью, когда ее взор туманили слезы, стали яростные глаза с расширенными зрачками, жадные до света, всего света, ее света.
— Сердечный приступ, смерть на дороге, изнасилование с убийством, — перечислил Тим. — Полиция могла не увидеть связи, но я-думаю, вы правы, Лайли.
Вот тут она подняла на него глаза.
— Не только эти трое. Еще двое. Обаятельный мистер Шотски, адвокат, и его жена, они всегда приходили в «Сливки и сахар» вместе.
— Я их не знала, — покачала головой Линда, — но об этом писали в газетах. Он ее застрелил, а потом покончил с собой, из того же пистолета.
— Я в это не верю, — твердо заявила Лайли Вен- чень. — Мистер Шотски оставил записку, в которой указал, что застал жену голой в постели с мужчиной. В ее... Я извиняюсь, но должна это сказать... в ней обнаружили сперму, отличную от спермы ее мужа. Но если мистер Шотски мог застрелить жену, почему не мужчину? Почему он дал ему уйти? Где этот мужчина?
— Вам бы быть детективом, Лайли, — сказал Тим.
— Мне бы быть женой и матерью, но я уже ни та и ни другая.
И хотя голос дрожал от эмоций, ее гладкое фарфоровое лицо и темные глаза оставались спокойными.
Горе могло прибавлять веса тишине, которая придавливала этот дом, но куда больше сказывалась стоическая готовность хозяйки принять все удары, уготовленные судьбой.