– Конечно! Зачем вы пошли за мной и… вообще.
– Это ваше «вообще» не влезает ни в какие ворота. Вы меня в чем-то подозреваете?
– Послушайте! – я уже начинала сердиться. – Рядом с нами лежит труп человека, которого только что кто-то убил. Вы мне задаете разные вопросы: что и как, а когда я спрашиваю вас о том же – вы уходите от ответа. Вам есть что скрывать?
От моего неожиданного выпада у него отвисла челюсть. Он сидел напротив меня на корточках и сверлил меня глазами. От этой близости, от его взгляда, из-за пережитого шока и усталости я почувствовала сильное головокружение.
– Я… – испуганно прошептала я. – Кажется, я сейчас упаду в обморок…
– Бросьте, вы гораздо крепче, чем сами думаете.
– Это уже хамство! Вы-то что здесь делали? И почему вы меня все время расспрашиваете?.. У вас здесь какой-то свой интерес? Тогда самое время сказать об этом! Или вы меня тоже сейчас пришьете, как и Баранова? Откуда я знаю, может быть, вы сперва пошли за мной, а потом убили его? Двинулись обратно в дом, наткнулись на меня и принялись выяснять, что мне известно. Разве не так?
– Не так. Но я вас переубеждать не стану.
– Сделайте милость! А сейчас самое время пойти обратно и рассказать обо всем Марианне Николаевне или Пермяку. Кто у них должен решать такие вопросы? Мне действительно плохо, – я постепенно повышала голос.
Он опять зажал мне рот рукой:
– Тише! Вы слышите: кто-то здесь ходит?
Он отвел свою руку и прижал палец к губам.
Я прислушалась: дождь усилился, он методично бил по листьям пальм, как начинающий пианист – по клавишам, разучивая этюды. Дробный перестук капель сливался с шелестом листьев. Ничего подозрительного. Я замотала головой:
– Нет. Не слышу.
– А я – да. Кто-то здесь ходит.
– Вы… уверены?
– Уверен.
Я же, как ни напрягала слух, ничего не слышала, к тому же холод уже проник в мое тело до самых костей, и я подумала, что теперь уж точно заболею и никакой чай с лимоном меня не спасет.
– Я пойду.
– Посидите пока здесь.
– Зачем?
– Я посмотрю… обстановку и вернусь. Мигом.
– Ну хорошо. Только недолго.
Он поднялся легко, пружинисто и пошел куда-то вправо, мгновенно пропав из виду.
Остаться одной мне было страшновато. Но окликнуть Валасьена или признаться ему в своей слабости – нет, это выше моих сил, уж лучше совсем окоченеть под этим промозглым прованским дождем, скрючившись в три погибели, чем окликнуть его и тем самым удостоиться очередной его усмешки или ухмылки. Не-е-т, я потерплю! Я изо всех сил растирала плечи, пытаясь согреться, и думала только о том, что сейчас Андре вернется, я поднимусь к себе и выпью чай с лимоном. Но он уже остыл… Тогда я закажу еще, а потом спущусь и все расскажу Марианне Николаевне, и пусть они сами все решают и ломают головы: кто убил Баранова и зачем? А еще я попрошу у них сотовый, позвоню Паше и скажу, что я немедленно вылетаю в Москву, и пусть сам разбирается со всем этим: с фальшивками в коллекции Колпачевского, с тем, как они там оказалось и кто их туда пристроил. Эти игры – не для моего ума… Мне холодно, страшно и… одиноко. Вернется Валасьен, и я даже не стану с ним разговаривать, просто кивну и пойду в дом. Мне это все уже осточертело! По горло! И я уже ничего не хочу…