, и Сильвии пришлось зажать ей рот рукой. Она не отнимала руку долго-долго, пока Оливия наконец не затихла.
«Пустите детей приходить ко Мне». Жертвоприношение. Сильвия думала, что сама станет жертвой, потому что ее, мученицу, выбрал Бог. Но оказалось, что Богу предназначалась Оливия. Как Исаак, только он же вроде не умер? Теперь Оливия стала святой. Чистой и непорочной. Она была чистой и непорочной, и ничто ей больше не угрожало. Она была неприкосновенна. Ей никогда не придется ходить в папин кабинет, никогда не придется давиться папиной вонючей штуковиной, не придется терпеть, как его огромные руки шарят по твоему телу, делая тебя нечистой и порочной. Сильвия смотрела на маленькое тельце, лежащее в высокой траве, и не знала, что делать. Надо позвать кого-нибудь на помощь. И она подумала о папе. Да, она сходит за папой. Папа будет знать, что делать.
Au revoir tristesse.[138] Джексон ехал с откинутым верхом, в колонках громко играли «Дикси чикс».[139] Он встретил их в аэропорту Монпелье. Они предусмотрительно оделись для кабриолета: шифоновые шарфы и солнечные очки, — и Джулия походила на кинозвезду пятидесятых, а Амелия нет. Джулия сказала по телефону, что Амелия приободрилась, но, если и так, она это старательно скрывала, сидя на заднем сиденье его новенького «БМВ-М3», фыркая и хрюкая после каждой реплики Джулии. Джексон внезапно пожалел, что не купил двухместный «БMB-Z8», тогда они положили бы Амелию в багажник.
«Сигарету?» — предложила Джулия, и Джексон ответил: «Нет, я бросил», и Джулия сказала: «Так держать, мистер Би».
Они приехали в Монпелье, где было очень жарко, и съели по маленькой серебряной креманке мороженого — glaces artisanales[140] — в кафе на городской площади. Заказывала Джулия, ее превосходный французский произвел на Джексона впечатление.
«Она как-то была пуделем», — сказала Амелия (о чем бы это?), а Джулия сказала: «Милли, не будь такой ворчуньей, мы же en vacances»,[141] а Амелия сказала: «Ты всегда в отпуске», а Джулия сказала: «И это не самая плохая жизнь», а Джексон думал, уж не влюбился ли он в Джулию, а потом небо вдруг потемнело, став цвета спелых аженских слив, вдалеке прогремел гром, и первые крупные капли дождя зашлепали по холщовому навесу кафе, и Джулия пожала плечами (очень даже по-французски), глядя на Джексона, и сказала: «C'est la vie,[142] мистер Броуди, c'est la vie».