Сэр Уильям поднял голову и посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— Вы обвиняете меня в краже собственного меча? — Его голос почти сошел на шепот.
Болдуин молча кивнул, глядя на его внезапно побелевшее лицо.
— Возможно, сэр Уильям, вам стоит рассказать нам всю правду.
В тот вечер в замке было тихо и спокойно. Прислуга хорошо понимала настроение хозяина и в общении с ним вела себя исключительно сдержанно и осторожно. Саймон и Болдуин сидели с хозяином и его женой за большим обеденным столом на веранде, а слуги обедали в доме.
Гости говорили мало, и это вполне соответствовало манерам бейлифа. Он чувствовал, что сегодня любой разговор будет неуместным, глупым занятием. Вместо этого Саймон с удовольствием поглощал хорошо приготовленное мясо и запивал его таким же хорошим вином, предпочитая все это тоскливой застольной беседе. В этом доме почти физически ощущалась какая-то отчаянная отрешенность от внешнего мира. Саймон даже пожалел об отсутствии Роджера.
Сэр Уильям вообще молчал, угрюмо ковыряя ножом свою еду, его жена медленно жевала и тоже не отличалась словоохотливостью. Правда, иногда она бросала на мужа ласковые взгляды, а закончив есть, взяла его за руку с глубокой симпатией, как показалось Саймону.
Если это была попытка успокоить его или приободрить, то она закончилась полным провалом. Муж решительно отнял руку, что лишь пробудило ее сострадание.
— Любовь моя!
Сэр Уильям покачал головой, пристально посмотрел на нее и поднял кружку.
— Нет, дорогая, я больше так не могу. Джентльмены! Пожалуйста, поднимите свои бокалы в нашу честь! При первой же возможности я передам это поместье Роджеру, а сам отправлюсь в монастырь в Тэвистоке, где буду верой и правдой служить Господу Богу. Очень надеюсь, что жена последует за мной и тоже станет служить Христу. Это лучший выход для нас! Наконец-то мы обретем полную свободу от внешнего мира!
— А где сейчас ваш брат? — спросил Саймон, осушив свою кружку.
— Уехал. Он часто ездит в город, чтобы пообщаться с местными жителями, — пояснил сэр Уильям с нескрываемым презрением. — Возможно, вернется домой позже, но если у него осталось хоть чуточку здравого смысла, останется там на всю ночь. Ему хорошо известно, что я не разрешаю открывать ворота от захода солнца до рассвета, за исключением особо важных случаев. Если он проведет ночь в Бау, все будет в полном порядке. Не сомневаюсь, что он останется верен себе, то есть будет не в состоянии оседлать лошадь, не говоря уж о том, чтобы на ней удержаться. Остается только надеяться, что через девять месяцев еще какой-нибудь крестьянин не придет ко мне с жалобой на этого мерзкого негодника, совратившего его дочь.