— Мой евнух! — услышал я, едва приоткрыв полог шатра. — Клянусь Аллахом, вот уж кого я сейчас не хочу видеть, так это тебя, Абдулла! — сердито буркнул визирь.
Было видно, что Соколли-паша недоволен. Однако он предложил мне сесть и в ответ на мой низкий заискивающий поклон тоже постарался быть вежливым.
— Ну, как ты там? — Но резкие нотки в голосе выдавали его раздражение. — Как твоя госпожа?
— Моя госпожа весьма рада вашему возвращению, господин мой паша, и просила меня узнать… — Я все еще продолжал стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу и чувствуя облепленными грязью башмаками три слоя ковров и деревянные покрытия пола шатра.
— Нет. Я догадываюсь, о чем ты хочешь просить, и мой ответ — «нет». Я высоко ценю твою преданность, Абдулла, но ответ остается прежним. Ну а теперь… Ты ведь проделал долгий путь и, наверное, смертельно устал. Я сейчас прикажу своему ординарцу отыскать для тебя местечко, где ты сможешь передохнуть пару часов. Но я хочу, чтобы ты убрался отсюда задолго до того, как моя армия завтра утром двинется в путь.
— Но, господин, могу я узнать, почему?
— Клянусь Аллахом, я уже почти забыл, что такое мирная жизнь. Каждому нужно непременно знать, отчего да почему. Даже туркам. А вы, венецианцы, хуже всех. Я вас хорошо знаю. Ладно уж, так и быть, объясню. Все дело в том, что наш новый султан, да простит мне Аллах, если я не прав, в свои сорок пять лет не стоит и пальца его великого отца Сулеймана — да упокоит Аллах его душу! — в его семьдесят, когда больное сердце приковало султана к повозке!
— Что вы хотите сказать, господин? — спросил я. Честно говоря, не в моих привычках было расспрашивать. Но то, что я только что услышал, да еще из уст государственного мужа, к тому же до глубины души преданного своему долгу, изумило меня до такой степени, что вопрос сам слетел у меня с языка.
— Только то, что сказал! — рявкнул Соколли-паша. — Я имею в виду, что султан Селим, сын Сулеймана — да, да, дорогой папочка моей дражайшей супруги! — просто чертов пьянчуга!
— Не может быть! Наверное, вы ошибаетесь! Пить вино строжайше запрещено! Это противно законам пророка Мухаммеда.
— Вот-вот! И, между прочим, на редкость мудрое решение! Но и это не остановило Селима. Селим-пьянчужка, вот как прозвали его в армии — в его же собственной армии, клянусь Аллахом. Пьянство, самая разнузданная похоть и непреодолимая тяга не только к женщинам, но и к мальчикам… Да, да, ты не ослышался! Что ж, солдаты еще смогли бы все это как-то переварить. А со временем смогли бы даже полюбить, и тогда прозвище Пьянчужка, которым они наградили его, стало бы звучать совсем по-другому… Ну, ласково, что ли. Ведь прозвали же его великого предшественника Мохаммеда Завоевателем! В конце концов, солдаты народ грубый, а в турецкой армии ни неженок, ни маменькиных сынков отродясь не бывало. Гораздо хуже другое, — Великий визирь тяжело вздохнул. — Селим — трус. Да известно ли тебе, что в Белграде — когда пришло время объявить о смерти султана Сулеймана его людям — он отказался пройти между их ятаганами?! А ведь это древний обычай! Может быть, тебе, как венецианцу, это кажется не таким уж важным. Готов поспорить, что в твоих глазах этот старинный обычай не более чем смешной пережиток прошлого. Но турки, знаешь ли… Много ли времени прошло с тех пор, как их дикие орды с гиканьем и свистом носились по степям? О Аллах, я будто бы чувствую их запах! Думаешь, они забыли его? Разве я не знаю — я, Великий визирь, за которым, куда бы я ни пошел, повсюду должны нести мой личный стандарт с семью лошадиными хвостами на острие, которые я лично отсек у семи диких жеребцов…