Для него война — нечто вроде бюро Кука.
Он горд железным крестом «За Ковентри». Рассказывает: «Это была чистая работа — мы показали англичанам, что такое наши фугаски». Я спрашиваю: «Почему?» Бекер пожимает плечами: «Говорят, что англичане перед этим разрушили детскую больницу…» Какую больницу? Этого он не знает. Это его и не интересует. Зато он с восторгом говорит: «Когда они начали гасить пожары, мы перешли на фугаски по пятьсот килограммов — это хорошо крошит…»
В Россию немцы, по его словам, пришли за «жизненным пространством». Он настаивает: «У нас очень тесно». Я его спрашиваю: сколько у него комнат в Берлине? «Две с половиной». Я интересуюсь, что бы он сказал, если бы в эти «две с половиной» комнаты вселились чужие. Он смотрит на меня исподлобья и бурчит: «Не пустил бы».
У него голубые глаза, но они лишены выражения, это стекляшки в чучеле зверя. Мы говорим об авиации. Бекер рассуждает: «Конечно, «спитфайеры» неплохая штука, но мы сильнее. У вас против наших хорошо работают «МИГи» и еще новые истребители, но это неважно. Мы…»
Он вдруг запнулся — вспомнил, что его машину сбили и что он не в берлинской пивнушке, но в плену. Он щерится, как зверь в клетке.
Потом берет папиросу и снова все забывает, начинает хвастать: «Мы крошили английские города, как крошки хлеба между пальцами… Фюрер сказал, что мы победим, — значит, мы победим… Но работы еще много — Египет, Суэц, Индия…»
Я снова его спрашиваю: «Зачем?» Я хочу понять, зачем этот человек разрушал дома, убивал детей. Но он, зевая, отвечает: «Я не люблю философствовать». Я думаю, что, если ефрейтора Бекера посадить в зоологический сад и надписать «Homo sapiens», никто из посетителей не поверит, что перед ним — человек.
Прошло три месяца… Мы пережили много тяжелого. Враг захватил области, города, столицу Украины — Киев. Враг подошел к пригородам Ленинграда. Враг окружил Одессу. Враг рвется к Ростову. Несмотря на наш успех под Ельней, враг не забыл о Москве.
Ночью заморозки, и на пороге зимы Гитлер торопится.
Мы глядим правде в глаза. Когда мы теперь говорим: «Победа будет за нами», — это не слепая вера, это уверенность.
Леса березовых крестов выросли на наших полях — это немецкие могилы. Среди пленных попадаются и подростки и сорокапятилетние. Мы находим среди них уроженцев Баната, Трансильвании, польского генерал-губернаторства. Качественный уровень германской армии понизился. Солдаты смущены: они ждали быстрой развязки. Они не думали о зимней кампании. Думал ли о зимней кампании Гитлер?
Немецкий тыл нервничает — об этом говорят сотни писем. В июле колебались сорокалетние. Теперь начинают сомневаться и тридцатилетние. Гитлеру слепо верят только молодые, вошедшие в жизнь после 1933 года.