Он стоял измученный, но неколебимый, без слова жалобы терпя лютую муку; зная, что лицо все равно выдает его состояние — ведь он сам читал на лицах своих сверстников, и мужчин и женщин; истомившись по отдыху; помня и чувствуя, что ужинать ему вредно — а он немного поел, чтобы не огорчать свою приятельницу леди Клеверинг; в пояснице и в коленях постреливал ревматизм, ноги в тесных лакированных башмаках горели, он устал, ох, как устал, как его тянуло в постель! Если человек, мужественно преодолевающий невзгоды, достоин восхищения богов, то божество, в чьих храмах майор молился с таким усердием и постоянством, должно быть, одобрительно взирало на его мученичество. Есть страдальцы за любое дело: негры — жрецы Мумбо-Джумбо с большим присутствием духа татуируют и сверлят свое тело раскаленными вертелами; жрецы Ваала, как известно, наносили себе страшные раны и теряли немало крови. Вы, кто сокрушаете идолов, да не дрогнет ваша рука; но не будьте слишком суровы с идолопоклонниками — они не знают иного бога.
Пенденнисы, старший и младший, дождались вместе с леди Клеверинг и ее дочерью, пока не доложили, что карета миледи подана, и тут мученичеству старшего, можно сказать, пришел конец, потому что добросердечная бегум непременно захотела подвезти его до самого его дома на Бэри-стрит. Учтивый до конца и верный своему понятию долга, он еще заставил себя поклониться и произнести слова благодарности, а затем уже уселся в карету. Бегум на прощанье помахала Артуру и Фокеру своей пухленькой ручкой, а Бланш томно им улыбнулась, — мысли ее были заняты тем, очень ли зеленое у нее лицо под розовым капором и почему ей так показалось, — то ли это здешние зеркала бледнят, то ли просто от усталости жжет глаза.
Артур, скорее всего, отлично видел, как бледна Бланш, и не пытался объяснить желтый оттенок ее лица ни зеркалами, ни обманом зрения — своего или ее. Этот светский молодой человек был достаточно зорок, и лицо Бланш воспринимал таким, каким создала его природа. Но на бедного Фокера лицо это излучало слепящее сияние: он не мог бы усмотреть на нем ни малейшего изъяна — как на солнце, которое к тому времени уже выглянуло из-за крыш.
Среди прочих безнравственных лондонских привычек, приобретенных Пеном, моралист, вероятно, усмотрел и то, что он путал день с ночью и нередко ложился спать в тот час, когда работящие деревенские жители уже поднимаются с постели. Люди приспосабливаются к любому распорядку суток. У редакторов газет, торговцев с Ковент-Гардевского рынка, ночных извозчиков и продавцов кофе, трубочистов и светских людей, ездящих на балы, не бывает сна ни в одном глазу в три-четыре часа утра, когда простые смертные только похрапывают. В предыдущей главе мы показали, что Пен в этот час был бодр и свеж, и готов не спеша курить сигару и рассуждать о жизни.