Она решила так и поступать, наделать себе много новых "антошек", а для продолжения вереницы родить девочку. Хотя с деньгами у них в семье вечный напряг.
— Переморгаем! — снова весело согласился Закалюкин. — Рожай до кучи, раз тебе это занятие нравится.
Только девочка, едва родившись, умерла по непонятным врачам причинам. У нее были такие крохотные пальчики…
— Я говорила, что нужно было сделать аборт! — заявила свое излюбленное с трагической интонацией Инна Иванна.
Совершенно обезволевшая Маша долго билась в слезах по вечерам на диване, без конца повторяя:
— Моя рыженькая!..
Девочка очень напоминала рыжеватого Закалюкина.
Он отнесся к смерти ребенка довольно равнодушно, чем по-настоящему потряс и окончательно оттолкнул от себя Маню. Она стала передергиваться от его шагов.
— Что, теперь не жить? Несчастен тот, кто не умеет переносить несчастья, — изрек Закалюкин.
Он был абсолютно прав. Именно этого Маша ему простить не сумела.
Вообще-то, никаких особо тяжких грехов за ним и не водилось, их нельзя было найти даже при всем желании. Пожалуй, за ним числился один- единственный недостаток: Антон не любил, когда Маня ходила в брюках и джинсах. А она их носила круглый год. Они шли ей, длинной, мальчиковой девочке. Закалюкину нравилась другая униформа: он предпочитал женщин на каблучках, в разлетающихся юбках и кружевных блузончиках. Снова кому-то не подходила Манькина одежда…
— Ты чересчур неформальная, — критикнул муж как-то Машу. — Что значит совсем без всяких форм. Хотя, сказать по правде, тебе это даже очень идет… Подходит на все сто.
Положительность Закалюкина и его вечное олимпийское спокойствие раздражали Маню все сильнее и сильнее. Она возненавидела его любимый девиз:
— Я не дергаюсь, даже если несу полную чушь.
И поняла, что жить с флегматиком — непростое удовольствие, а на нее, Машку, слишком трудно угодить. Кто же ей, в конце концов, нужен? В глубине души она прекрасно знала ответ на этот вопрос, но предпочитала прикидываться перед самой собой полной идиоткой. Понимала, что нельзя идти вперед, постоянно оглядываясь назад. И обязательно все будет хорошо, даже если все будет плохо…
— Ты не любишь меня, — однажды вечером задумчиво и равнодушно сказала Маня Закалюкину. — И никто никогда меня не любил. Это постоянка.
Обыкновенная констатация факта. У них чересчур разный ритм жизни, они живут и существуют в разных режимах, в этом вся разница. Не в лом. Но ведь и она никого не любит… Никого?! Опомнись, Маня! Закалюкин — это еще далеко не все… У него просто деньги всегда в другом банке…