И этим крошечным, но драгоценным для меня убежищем я должна была пожертвовать якобы во имя дружбы — никакой дружбы не было в помине, но признаться в этом я не могла, если не хотела потерять последние крохи родительской любви.
«Какой у тебя узкий мирок, какие ничтожные беды — стыдись! Подумай о тех, у кого нет и не было своей комнаты! И потом, Христа научит тебя жизни, а это многого стоит!» — ругала я себя.
Бесполезно: разумные доводы не приносили утешения.
В среду вечером захватчица вторглась в мои владения с огромным пакетом, не предвещавшим ничего хорошего. Так и оказалось: сначала оттуда было извлечено дикое количество тряпок, потом — гетто-бластер с набором компакт-дисков, от одних названий которых мне стало плохо — это, значит, ее любимые вещи! — и, в довершение кошмара, постеры.
— Вот теперь у тебя будет комната, как у нормальной девчонки! — сказала Христа с довольным видом.
Для начала она украсила стены попсовыми физиономиями, которых о той поры я имела счастье не знать. Теперь я буду лицезреть их каждый день. На будущее я дала себе слово при первой же возможности выбросить из головы их имена.
Потом пространство моей комнаты огласили тошнотворные завывания с мещански-пошленькими словами. А для полноты картины Христа и сама стала подпевать.
Начало было многообещающим.
Христа имела обыкновение, не дослушав один альбом, ставить другой. Это усугубляло муку: когда она выключала диск, обычно на середине песни, я каждый раз начинала робко надеяться, что ей, возможно, наконец надоел этот грохот, — увы, она тут же запускала новый вокальный перл, и после первых же тактов я сожалела о предыдущем, но силилась найти в нем достоинства, представляя себе, каков будет следующий.
— Нравится? — спросила Христа после получаса непрерывной пытки.
Вопрос показался мне издевательским. С каких это пор палачи интересовались мнением жертв?
Неужели я смогу так чудовищно солгать? Смогла.
— Очень! Особенно немецкий рок, — с ужасом услышала я собственный голос. Из всего того, чем Христа терзала мой слух, хуже всего, бесспорно, был немецкий рок. Выходит, я такая мазохистка, что нарочно выбираю мое для себя омерзительное? Нет, тут, скорее, было другое. Во-первых, если уж слушать пакость, так самую отборную — лучше сразу нырнуть на дно, чем постыдно барахтаться на поверхности. А во-вторых, при всем безобразии немецкого рока у него было огромное преимущество перед шедеврами французских менестрелей: тут я, по крайней мере, не понимала слов.
— Ага! Немецкий рок — это супер! — загорелась Христа. — Мы с Детлефом тоже от него балдеем!