Герман выбит из колеи и пытается мирным путем либо узаконить свое право собственности на чертову мельницу, либо вернуть хотя бы часть вложенного капитала.
Старик небрит и взъерошен, как пыльный репейник; он аккуратно отрезает кончик сигары и качает серой колючей головой: «Нет, сударь, я не получал от вас никаких денег».
Молодой шалопай продолжает делать долги на имя Германа.
Отчаявшись, Герман предъявляет судебный иск, утверждая, что отец с сыном вместе пропивали его деньги, полученные авансом за мельницу.
Провинциалы с любопытством следят за процессом. Сын старого мельника суетится. Старый хрыч хранит олимпийское спокойствие.
На суд Герман приносит пухлый ворох оплаченных им счетов наследника; тот приносит с собой запах перегара, а старик ничего не приносит, но приводит свидетеля-официанта, который показывает, что клиент всегда самолично расплачивался за свой заказ — две бутылки пива. Официант умолчал — или, как говорят в мире кино, «оставил за кадром» — что, оплатив свои стартовые две бутылки пива, старый пройдоха кутил до утра в компании с сыном.
Иск проигран; Герман платит судебные издержки, что выглядит полным уже издевательством.
Лариса робко предлагает вернуться домой: «снимем квартиру попроще», но муж, который до этого мрачно вертел перстень на мизинце, вдруг замирает.
— Домой, — повторяет он, словно пробуя на вкус забытое слово, — домой, правильно!
В поезде Герман оживляется и словно оживает — в отличие от жены; светлые кудряшки поникают на глазах.
Едут они, вопреки надеждам Ларисы, на север, в старый город с древними замками, до сих пор ожидающий, когда Герман приедет запечатлеть их на кинопленку. Герман едет к отцу, домой, повторяя — в который раз! — историю блудного сына.
С тою лишь разницей, что не встречают его тимпанами и флейтами, да и до заклания тучного тельца не доходит. Усадьба отца на первый взгляд кажется необитаемой; второй взгляд не подтверждает этого впечатления, но, увы, и не опровергает.
Отец парализован.
Это и есть судьба: мы тщательно расписываем партитуру собственной жизни, но где-то ошибаемся всего на полтакта — и это необратимо.
Пока он распутывал аферу двух жуликов, его отец слег, чтобы больше не встать. Слег, но не умер: дожидался своего непутевого сына. При больном безотлучно находился пожилой батрак, так долго работавший в имении, что ему и в голову не пришло оставить умирающего хозяина.
Удар случился с отцом в день судебного процесса.
Спустя неделю тридцатипятилетний Герман стал называться не «молодым хозяином», а просто хозяином, потому что прежнего не стало. Можно с уверенностью сказать, что отец умер счастливым, и не столько по его беспомощному мычанию, сколько по обожающему взгляду, который он не спускал с Германа и время от времени переводил на невестку, словно приглашая разделить его гордость и восхищение.