Особенно по сравнению с другой бабкой, Матрениной матерью, но та была как раз бабушкой. Всегда ходила в темном платье, а рука у нее была большая, ласковая и теплая. В памяти жила просторная комната с низкими окнами, за окнами виднелась песчаная улица. Лошади бесшумно двигались по песку, слышались чьи-то голоса. Бабушка брала ее за руку своей большой мягкой ладонью, и они шли гулять. «Смотри, тихонько, — говорит бабушка, — тут крылец высокий, свалишься», — и крепче сжимает руку. Маленькая Ира осторожно спускает ногу в высоком ботиночке — кожаные пуговки бегут вверх, почти до коленки, где встречаются с белыми кружевами панталончиков, торчащими из-под платьица — еще ступенька, и вот они за руку с бабушкой идут по мягкому песку к реке, гуляют по берегу. Здесь песок другой: темный, влажный и твердый. Жарко; бабушка обмахивается платком. На противоположном берегу в камышах стоит лодка. Из ближнего домика выбегает мальчик. У самого берега нагибается, возится с чем-то в камышах, потом прыгает в лодку. Та начинает раскачиваться, по воде идут беспокойные волны, и девочка отворачивается, пряча лицо в мягком, нагретом солнцем бабушкином платье. «Что ты, что ты?» — пугается бабушка, но Ирочка боится поднять голову: вдруг мальчик упал в воду?..
Опять видит себя дома, но бабушка никуда не идет, а торопливо надевает на нее пальтишко. В дверях ждет папа, и они уходят. Папаша не говорит про «высокий крылец», а просто берет Ирочку в охапку и ставит на землю. «Мамынька больная, — объясняет, — пойдем-пойдем, чего под ногами мешаться». Неподалеку что-то строят: рабочие возят горки новеньких, как игрушки, ярко-желтых кирпичей. Спускаются на Московскую — это самая большая и широкая улица; мимо катят извозчичьи пролетки. Папаша останавливает одну, сажает Ирочку, ловко вскакивает сам и говорит: «Волга!»
Девочка ликует и подпрыгивает от нетерпения: бабушка рассказывала, какая огромная и красивая река Волга, намного больше нашей. Ах, как хорошо папа придумал! — и устраивается поудобней: ехать, небось, далеко.
Оказывается, «Волга» — это трактир, где отец покупает ей очень вкусный калач. Сам от калача отказывается, только наливает себе из графинчика, а потом они вместе пьют чай. Так этот день и остался в памяти: радостное ожидание Волги, калач необыкновенной вкусноты, а дома, кроме мамыньки и бабушки, оказался мальчик. Совсем маленький, но настоящий, живой братик! Никто даже не знал, как его зовут, так неожиданно он появился.
А потом бабушка стала хворать, и гулять они больше не ходили. Она лежала на кровати и тоненьким голосом звала: «Матреша! А Матреша!..» Матреша — это мамынька. Дома никого не было; Ирочка подбегала: «Я тут, бабушка!» Но бабушка не слышала и продолжала звать так же тоненько: «Матреша! Дай руку, Матреша», — и девочка брала ее за руку, легкую и плоскую, будто вовсе не бабушкина. «Матреша, — просила бабушка, — ты ребенка кормила?» Ира держала руку, а бабушка все говорила, что ребенку исть надо…