– Юрий Лексеич, не откажите! Я ж в этом не понимаю ничего... Может, если поторговаться...
– Хорошие адвокаты не торгуются, – сказал он, – они просто называют сумму гонорара. И сумма эта, Люда, скорее всего будет больше стоимости вашей квартиры.
– Как? – потерянно переспросила Веригина и снова заплакала – на этот раз тихо, безнадежно. Мятый газетный сверток с ее жалкими сбережениями лежал между ними на журнальном столике.
– Перестаньте плакать, Люда, – сказал Юрий. – Это же чушь собачья! Обвинение шито белыми нитками, это видно невооруженным глазом. Ни один судья не вынесет обвинительный приговор на основании такой чепухи.
– Правда? – с надеждой спросила Веригина.
– Правда, – твердо солгал Юрий, точно зная, что лжет. – Вы заберите пока деньги, Люда. Я сначала попытаюсь разузнать, насколько все серьезно, и сразу же вам сообщу, договорились?
– Да как же вы разузнаете? Не пускают ведь к нему никого, вот и меня не пустили... Свидания, говорят, запрещены, и слушать ничего не хотят...
– Ну, я попробую, – сказал Юрий. – Есть у меня парочка знакомых адвокатов, постараюсь с ними что-нибудь придумать. А вы идите домой, отдохните, успокойтесь...
– Да какой там отдых! – махнула рукой Веригина. – Не успеешь порог переступить, а они уже есть просят. Здоровые лбы, а макароны сами себе сварить не могут... Ой! – спохватилась она. – Они же у меня там голодные сидят, а я вам тут надоедаю... Побегу я, Юрий Лексеич, вы уж извините, что так вышло.
– Как вышло, так вышло, – сказал Юрий, – чего уж тут извиняться. Не волнуйтесь, Люда, я что-нибудь придумаю.
Проводив Веригину, он вернулся на кухню, достал из холодильника пиво и первым делом сделал несколько богатырских глотков прямо из горлышка. Затем завинтил пробку, вытер губы тыльной стороной ладони, закурил и присел на краешек стола.
– Очень мило, Юрий Лексеич, – печально съязвил он. – На вас вся надежда, и вы непременно что-нибудь придумаете... Позвольте все-таки поинтересоваться: что? Что именно вы намерены придумать, дорогой вы наш Юрий Лексеич?
Ему опять никто не ответил. Фарфоровая рюмка в виде стоящей на хвосте синей рыбки, уже много лет подряд заменявшая ему пепельницу, равнодушно таращила на него нарисованные глаза, широко разинув набитый окурками, запачканный пеплом рот. Фарфоровый окунь здорово смахивал на воблу, которая сейчас лежала в кухонном шкафчике над мойкой. Зажав сигарету в углу рта, Юрий слез со стола, открыл шкафчик и достал воблу. Несколько раз ударив ею о край подоконника для размягчения, он содрал с воблы кожицу, отщипнул кусочек, сунул в рот, пожевал и выплюнул – проклятая рыба не лезла в горло, потому что Веригин сейчас сидел в СИЗО, наверняка избитый, ничего не соображающий и вдобавок страдающий от жестокого похмелья, и не было у него ни пива, чтобы поправить голову, ни рыбки, чтобы закусить.