Скэнлон пролистал старый рабочий блокнот Галлахера. У каждого полицейского был такой блокнот, чем-то напоминающий вахтенный журнал. По уставу, в нем полагалось вести подробную запись каждого дежурства: число, маршрут, задание и многое другое. Туда полагалось заносить рапорты о выполненных заданиях, всех событиях, смене мест патрулирования и отлучках с поста. Если во время дежурства ничего не случалось, полицейские должны были записать: «Ничего примечательного» — и подписаться. Блокнот Галлахера пестрел такого рода записями. Это не удивило Скэнлона. Полицейские, хорошо знающие нравы улицы, старались записывать в свои блокноты как можно меньше. Все, что хоть раз попадало на его страницы, могло послужить поводом для вызова в суд. Ни один полицейский еще не попал в тюрьму за то, что, поклявшись на Библии, заявлял, будто ничего не помнит.
Время пролетело незаметно. От напряжения у Скэнлона заболели глаза. Он бросил на стол ручку и потянулся. Затем встал из-за стола и направился к бару, достал бутылку виски и плеснул немного в стакан со льдом. Взбалтывая виски, он подошел к полке, и выбрал из большой стопки пластинок свою любимую — с песнями Эдит Пиаф, включил музыку и пошел в спальню. Там он медленно разделся, снял протез и растянулся на кровати. Долго массировал больную ногу, пока боль наконец не утихла.
Он напрягал культю, пытаясь пошевелить несуществующими пальцами. Ему было противно видеть ее рядом со здоровой ногой. Бесполезный обрубок.
Скэнлон оглядел себя. Крепкое стройное тело, мощный пресс. Черные курчавые волосы на груди плавно переходили в «тещину дорожку». Он сжал свой член пальцами. Тот ожил и упал на живот. В приступе злости он схватил свою плоть и сжал так, что головка покраснела. «Гордость мужчины, его проклятие, его пожизненный крест», — подумал Скэнлон, отталкивая член.
Он налил себе виски. Эдит Пиаф пела «Мой Бог». Торжественный скорбный голос певицы и виски настроили Скэнлона на философский лад. Так бывало всегда. Где-то в ночи кричала кошка. Потом вдруг взревели клаксоны и пожарные гудки.
Он поднял глаза к звездному небу, устремив взор сквозь ночную тьму к какой-то далекой галактике, и принялся вспоминать тот день, когда его жизнь претерпела необратимую перемену.
Шла вторая неделя февраля, унылого, угнетающе серого месяца. С сумрачного небосвода уже три дня подряд падал снег. Город сковал мороз, и он сделался странно, пугающе неподвижным. Машины были погребены под снегом, и только отчаянные смельчаки решались ездить без крайней нужды. Было шесть утра, детективы ехали на задание в служебной машине без опознавательных знаков. Свистел ветер.